– Помнишь, как последним стал из рода людского? Видел, как умерли последние закатные детишки?
Векша кивнул и понурил голову. В памяти его всплыли картины из недавнего прошлого. Село, срубы с резными крышами, частокол с охранными рунами на воротах, праздники медовые да мясные. Печной запах в его доме. Родичи, дедушка, храбрые мужи и любящие жены из племени рядовичей.
…В темноте ворвались в спящие Лукичи альвы. Только свистнули вылетевшие из ночного леса стрелы – и не стало дозорных, что у частокола сторожили. А за передовыми вошли в человеческое селище в полном молчании лютые альвийские воины. Рассыпались по домам и молча, с восковыми своими лицами, резали не успевших проснуться рядовичей.
Миланица Векшу с лавки за шкирку сдернула, и с криком «В лес бежим!» во двор потащила. Там уже рычали золотые псы, рвали мясо пытавшихся собраться вместе людей, а альвы в зеленых кожаных латах прорывались сквозь отчаянно сопротивлявшихся мужиков к центру села – к Большому столбу. Векшин дядя Вторак, бешено скаля зубы, бился с наседавшим на него воином, прикрывая убегающего в сторону леса сына Зоряна. Крякнув, размозжил булавой ничего не выражающее (даже перед смертью!) лицо остроухого, но и сам лишился жизни от лихого удара подскочившего врага.
В отблесках пламени длинноногая и стройная альвийка-лучница, удобно устроившись на коньке избы, деловито, не промахиваясь, пускала стрелы в сторону бегущих из села детей. Свистнет стрела – со всхлипом падает в траву мальчишка. Вторая полетит – замолкнет навеки, уткнувшись в землю, девочка. Дети бежали, хорошо видные в высокой траве из-за светлых рубашонок. Кто-то за руки держался, а кто-то просто ручками размахивал. Всех стрелы догнали. Лишь рыдающая Миланица, бледный Зорян да задыхающийся и потный от бега Векша смогли добежать до кромки леса, нырнув в спасительную мглу. И, уже углубившись в чащу, долго слышали они, как истошно кричат их родичи в охваченном погибелью селе.
А потом вспомнил Векша, как бежали они по лесу. И золотых псов, лающих и рвущих плоть. И крики раздираемой собачьими клыками сестры. И свою смерть, после которой ждал его не покой, а новые муки.
Векша тяжко вздохнул и встряхнул головой, прогоняя страшное видение. Мора грустно смотрела на него, словно чувствуя и прогоняя сквозь себя его страх. Вгляд ее бездонных темно-серых очей пронзал насквозь, впитывая боль и память юного рядовича. И так стало пусто и тоскливо Векше, что захотел он провалиться и ничего вокруг не видеть. Мора отвела глаза и произнесла: