— Ваши соседки утверждают обратное.
Она пожала плечами, ощущая только усталость и апатию. Даже вопрос что именно произошло в камере, и как у Дженни получилось нанести удар, который по силе и быстроте сделал бы честь любому волку, отступил, затерялся под грузом эмоций. А ее снова допрашивали, совали в лицо какие-то бумаги и требовали поставить подпись.
— Катитесь в Бездну, офицер, — пожелала ему Дженни.
— Ты хоть понимаешь, как плохи твои дела, Рейд? На тебе теперь не только торговля наркотиками, но и покушение на убийство.
Она уже ничего не понимала. Не хотела понимать, просто уперлась, как упиралась всегда, когда на нее пытались давить слишком сильно, и молчала, готовая умереть, но не уступить.
Неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы не завибрировал постограф, вызывая куда-то джинна.
— Даю последний шанс, — сказал он перед уходом. — Думай до завтра, девочка.
Дженни вернулась в карцер и потянулись однообразные бесконечные часы, заполненные безнадежностью, тоской, бессильной злостью и мечтами о справедливости.
Она не знала сколько часов прошло. Здесь, в каменном мешке время утрачивало смысл. Какое время дня на воле — утро или вечер? Сколько дней уже Дженни в заключении? Сгустившаяся за засиженным мухами окошком серая муть не давала ответов.
Стационарный антимагический контур давил на психику, мягко, но неустанно. Даже в те минуты, когда Дженни забывала о его существовании, она ощущала его присутствие, словно тяжелый мешок, взваленный на плечи. Волчица в душе молчала или скулила и выла, требуя свободы. Хотелось спать — просто зверски хотелось вытянуться на нормальной кровати и выспаться. Еще больше хотелось есть — Дженни никогда не была капризна в еде, но от одного вида тюремной каши к горлу подкатывала тошнота.
Тело под одеждой невыносимо чесалось. Но душ, нормальная еда и постель строптивым узникам не полагались.
Время тянулось и тянулось, бесконечно. Девушка то сидела, запрокинув голову, и разглядывала крохотное оконце, словно надеялась увидеть в нем кусочек прежней вольной жизни, то вскакивала и принималась кружить по камере, как запертый в клетке зверь.
Три шага. Стена. Поворот. Снова три шага. Обитая железом дверь. Поворот.
Душа металась между яростью загнанного в угол зверя и тоскливым отчаянием. Дженни рвалась сражаться, действовать, но драться было не с кем, а ожидание выматывало почище самой тяжелой работы.