— Это я
отцу посоветовал Рэду, — произнес Фонсо глухо.
Сказанное
им ошарашило меня. Придавало тяжестью осознания, отравило горечью
тоски. Ну как же так?!
Я понимала,
почему брат так поступил. Понимала отца — отчасти, разумеется.
Понимала Рэду — почему он согласился. Мужчины все верно сделали.
Только вот огорчение — меня никто не предупредил, никто не
поинтересовался моим мнением — оно не уходило.
Между нами
повисло тягостное напряженное молчание.
Вот как оно
все вывернулось. Я злилась на отца, на Рэду. А выяснилось, что
началось все с Фонсо. И все же на него злиться у меня ну никак не
получалось. Скорее, я была сейчас в растерянности. Столько всего за
последнюю неделю обрушилось. Всколыхнуло уже, как казалось,
отболевшее, полузабытое. Отгоревшее.
— Мы с ним
не служили вместе. Ты не подумай, — наконец подал голос брат. — У
нас были общие друзья, от которых я и узнал, что в то место, куда
тебя отправляли, не так давно переехал и Мурешан. Меня, правда,
тогда в увольнение не отпустили, чтобы я лично договорился. Рэду
сам ко мне приехал, как только я ему написал.
— Вот так
прям взял и приехал после просьбы? — удивилась я.
— Знаешь,
мне кажется, что ему просто нужно было чем-то заняться. Чем не
повод? — И добавил спустя мгновение: — Но от платы он отказался. В
довольно категоричной форме. Отец даже не поверил сперва, когда я
ему написал.
— Наверное,
мне стоит тебя поблагодарить, что побеспокоился обо мне.
Фонсо
приобнял меня и практически шепотом на ухо сказал:
— Ты же
знаешь, я все ради тебя сделаю.
Знаю,
братец, знаю. Ведь ты единственный, кто никогда меня не
бросал.
Фонсо
прочистил горло и сказал:
— К тому же
за Рэду поручились люди, которым я склонен верить. Да и отец
наверняка проверял его.
Вот
последнее можно было не добавлять.
Я также
прочистила горло, но со словами не нашлась. Тогда я вновь
придвинулась ближе к брату и уперлась лбом в его плечо. Крепкое,
твердое, надежное. Но такое родное и удобное…
Он
поцеловал меня в макушку и сжал мои пальцы. Так и просидели еще
какое-то время, которое словно застыло. Вокруг нас сновали люди,
беседовали, разрешали какие-то дела. А мы не слышали. Мы — в своем
мирке, посреди этой круговерти.
И даже
уговаривать брата, чтобы он спокойнее отнесся к моему желанию
поработать с Падуану, не хотелось. Хотя момент для уговоров был
подходящий — я бы подавила на вину, брат, вероятно, прогнулся
бы.