— Ты и сам с этим неплохо справляешься.
Я не понимал, о чем говорит богиня, о чем сразу же ей сообщил в
максимально грубой, но доступной форме.
Вместо ответа Лу провела перед собой рукой, и я увидел сцену:
дуэльная площадка, на которой сражаются двое. Молодой рыжеволосый
парень из последних сил отступает под нажимом крупного мужика, в
котором я узнал самого себя. Вот, парень ставит верхний блок, чтобы
отразить мощный удар сверху, но мне плевать — я опускаю свое копье
прямо на лезвие, которое разрубает древко.
На этом моя атака не заканчивается и, в тот же миг подняв
облачко пыли концом оставшейся в руках палки, демонстративно
пробиваю ничего не понимающему противнику горло острым концом
обрубка. Тело, насаженное на деревяшку, дергается, но я удерживаю
поверженного противника на весу. И только когда конвульсии стихли —
упираюсь ногой в грудь трупа и сталкиваю труп несчастного с древка,
которое выходит с мерзким чавкающим звуком.
«Ложь! Тебя там даже не было! Ты лжешь!»
Богиня не смотрит на меня, а показывает следующее видение. Я иду
вместе с Гареном и с каким-то азартом и весельем рассказываю, что
больным можно отрезать ноги и руки на скорость, а потом смотреть,
сколько выживет, а сколько — загнется. В моих глазах нездоровый
блеск, а Гарен косится на меня, будто впервые видит.
Следующее видение. Служанка приносит мне ужин, но тарелка
слишком грязная. Вместо того, чтобы как обычно отослать девушку
обратно на кухню, я хватаю ее за волосы, затаскиваю внутрь комнат и
там заставляю вылизывать грязь сначала с посуды, а потом с
собственных сапог.
«Это ложь! Зачем ты опять мне лжешь, тварь?!»
Теперь мы стоим в моем кабинете. Я что-то истерично черкаю на
пергаменте. Рядом — куча исписанных и порванных бумаг. Вот рисунки
перегонного аппарата, а рядом — какие-то кляксы и полосы, похожие
на рисунки черной дыры. Или бездны. Внезапно я застываю и смотрю в
одну точку. Из видения слышится голос Лу:
— Антон, ты здесь? Антон, ответь мне!
Я не реагирую и возвращаюсь к своей «работе». Когда пергамент
заканчивается, я вскакиваю со своего места и, вымазав руки в
чернилах, начинаю рисовать на стенах. Причудливые изгибы линий
переходят в очертания каких-то механизмов, назначение которых я не
знаю, а в итоге все сливается в огромный глаз, из которого на меня
смотрела сама тьма.