Я только дипломатично пожал плечами.
Ну, не говорить же, что сам я не пью? А проводник между тем
продолжал:
— Но Фимка свое дело знает, пока в
лесу — ни-ни, а вот из лесу, тут можно! А хасеи, с большого-то ума,
ему целую бутылку рома выдали — мол, на дорогу! Они-то понемножечку
пьют, как я, думали, что Фимка так же. А он всю бутыль в одно горло
выдул, а потом отряд в такие топи завел, что никто и не выбрался!
Ну, хасеи-то ладно, их много было, рыл пятьсот, не меньше, а Фимку
дурака жалко! Мужики собирались сходить, глянуть — не осталось ли
после хасеев че-нить нужного, винтовок там, патронов, но, я думаю,
все в болото ухнулось, а не ухнулось, так на гривах где-нить, куда
хасеи зашли, да выбраться не сумели.
Я слушал рассказ Ферапонта с
огромным вниманием. А ведь со временем Ефима Снегирева могут
причислить к местным «Сусаниным», заведшим на верную гибель
батальон американских солдат!
А Ферапонт-то, вот сукин сын! Ни
капли стыда, когда говорил — может, и я повел бы. Еще у меня было
некое подозрение, что дядька водил людей не только с нашей стороны,
но и со стороны Северного правительства. Иначе как объяснить, что
«консервы у него и так много, но баловство это, консерва-то», а
«мыло аглицкое хуже нашего будет, хоть и духовитее»? Вполне
возможно, что консервы и мыло Ферапонт выменивал у английских или
американских солдат или у приезжих торгованов.
Кстати, на санках, что я тащил,
рядом с литерами и мылом лежали патроны — пять килограмм. Зачем
охотнику двести винтовочных патронов, если за плечами у Ферапонта
«тулка»? Скорее всего, у него какой-то свой бартер, и мне лучше в
такие тонкости не вникать, а послушать, о чем дядька рассказывает.
Надо сказать спасибо, что не тысячу запросил. Полтора пуда я бы не
утащил!
— У нас пахотных-то земель мало,
хотя и вырубаем кажый год, и жжем, да и земля худая. А вот
коровки-то наши очень хороши!
Про холмогорскую мясомолочную породу
коров я слышал. Мол, выведена давно благодаря теплому пойлу и
стойловому содержанию.
— Коровки-то говорю хорошие, а
выпасов мало, да заливные луга, что по Двине-реке, кажый год мужики
делят, поделить не могут. Что ни год, то драки, до убийств
доходило. А неподалеку от нас два села — Игумново, да Семенное, у
них покосы рядышком. Тож, делили кажную весну, а нонеча, у
Селиверста Пятирякова сын в армии поручиком стал, так он отца-то и
надоумил. Мол, скажи в Колмогоры, властям, что в Семенном
большевистским партизанам помогают. Ну, Селиверст сходил в
Колмогоры, властям сказал, так оттуда мигом солдаты в Семенное
примчались, начали дознаваться — кто-де у большевиков служит?
Никого не нашли, начали мужиков пороть, те за топоры схватились, а
солдаты за ружья. Теперь Семенного нет, народ, кто жив остался, кто
по другим деревням живет, кто и впрямь, в большевистские партизаны
ушел. Зато этим летом весь луг заливной у мужиков из Игумнова
будет.