— Что ты такое говоришь? Ты интересный, самодостаточный, темпераментный…
— Обеспеченный мужик с неплохой квартирой, счётом в банке и охрененными перспективами, — продолжил он. — Ради этого ты готова терпеть потребительское отношение к себе, чёртов джаз, и анальный секс.
— Как ты смеешь!
— Потом спасибо скажешь, что увернулась от меня и семейки Усмановых.
— Другую бабу нашёл? — Лиза замерла, уставилась на него в упор.
— Нет, — честно ответил Богдан.
Один раз подцепил сговорчивую студентку в баре рядом с домом. В такси к гостинице всё шло неплохо, студенточка лезла целоваться, он не отказывал. Хватала за ширинку, пыхтела в его шею. В номере же начала зажиматься, пришлось уламывать, уговаривать, с осторожностью сапёра трахать. Затем вспомнить, почему завязал с девками до двадцати пяти лет. Никакого детского сада! Больше он студентку не встречал, даже имя забыл.
— Всё-таки баба, — припечатала Лиза, одним движением бросила на стол купюры за ужин и, покачивая бёдрами, двинулась к проходу.
Догонять не стал, никак не отреагировал на показной жест. Ресторан с умеренными ценами в меню, почти демократичными. Лиза могла себе позволить демонстрацию.
Богдан счастливо выдохнул. Ушла, слава богу! Наконец-то можно поесть. Медальон из свинины остывал, грибной соус к картофелю застыл, тёплый салат стал холодным.
Вернулся домой в отличном настроении, едва не мурлыча под нос, как огромный жирный кот, отхвативший кусок осетрины. Крош вышла из комнаты, взмахнула рукой в приветствии, долго примерялась к дивану, как бы удобнее сесть, ещё дольше справлялась с ногами, пытаясь закинуть их наверх. До родов оставалось три недели, а выглядела Женя так, словно переходила четыре месяца.
Он помог устроить отёкшие ноги на специально оккупировавшие диван подушки. Широкие штаны в развесёлые ромашки, кажется, обкурившиеся анаши, оголили голени Крош. Она взвизгнула, начала дёргать ногами, будто пыталась убежать или уплыть… укатиться, скорее, учитывая округлости.
— Чего? — не понял Богдан, пристраивая несчастные ноги.
— Увидишь!
— Господи, что ж я там увижу-то?! — засмеялся он.
— Ноги!
— Ах! Долго я забыть не мог две ножки... Грустный, охладелый, я всё их помню, и во сне, они тревожат сердце мне, — процитировал он Пушкина.
— Какой ценой купил он право, возможность или благодать, над всем так мудро и лукаво шутить, таинственно молчать, и ногу ножкой называть?! — пульнула в ответ Женя и снова дёрнулась.