А рядом с роботом стоял его владелец. Поправка: не стоял, а
приплясывал на месте, обильно жестикулируя. И орал.
– Какого...
Я понимал его через два слова на третье, да и в знакомых словах
приходилось сомневаться: не изменили ли они свое значение за
минувшие века? Одно было ясно: первый землянин, которого я увидел,
очень недоволен моим появлением на его планете.
А я что – утратил право на эту планету?! Если я родился на Луне,
то уже и не гражданин Земли?
Похоже, он думал, что нет. Я молчал. Смущенно улыбался, разводил
руками: так, мол, получилось, – но не издавал ни звука. Понятия не
имею, правильно ли я поступал, но шел по линии наименьшего
сопротивления. Все равно избитое при посадке тело и ненормальная
его тяжесть мешали предпринять хотя бы попытку объясниться.
Очень скоро ноги перестали держать меня, и пришлось сесть на
ствол поваленного дерева. В сидячем положении до меня наконец
начало что-то доходить.
Разрезанная пополам капсула лежала в лесу... или не в лесу? Нет,
лес по идее должен быть обширнее. Не знаю, как назвать это место,
но деревья в нем имелись. Три из них были сломаны при
посадке, а четвертое искалечено. Выходило, что компьютер
капсулы ошибся, выбирая ровное место. Кажется, я начинал понимать
причину гнева землянина.
Зато не понимал себя. Я вернулся – но куда? Эта планета чисто
номинально считалась моей родиной – фактически же не была ею.
Прослезиться, пасть на колени, целовать грунт, ласкать траву и
совершать иные достойные идиота телодвижения? Такое могло прийти в
голову только землянину, вернувшемуся домой после долгих скитаний.
Это не про меня. Нельзя вернуться туда, где никогда не был.
Ничего знакомого – ни запахов, ни звуков, не говоря уже о
привычной гравитации. Нет ничего хорошего в том, чтобы быть
придавленным, и ничуть не лучше от того, что ты придавлен тяжестью
собственного тела. Все вокруг было чужим, абсолютно все. А я ведь
подозревал, что так и будет! Догадывался, что в числе моих первых
мыслей по приземлении будет и такая: «Куда же это я, черт возьми,
попал?» Догадка полностью подтвердилась.
Но я был жив. Это ли не главное? Жив не вследствие, а вопреки,
что особенно ценно. И даже не ранен.
– Мне... позвать... моих дворян?..
Половину слов в очередном выкрике моего визави я опять-таки не
понял. Возможно, они служили вульгарными ругательствами или
витиеватыми проклятиями; за три века в стандартном общеземном языке
могло радикально обновиться и то и другое. Зато слово «дворян» я
понял вполне и был удивлен. Только такого словечка и не хватало,
чтобы пробиться сквозь пласты моих ощущений. И я обратил внимание
на орущего.