Во рту у меня пересохло, и я подумал, не может ли он быть опасен. Я отступил поближе к шнуру, чтобы при необходимости позвонить и вызвать прислугу. Но он понял, что происходит в моей душе, потому что снова рассмеялся и потряс головой.
– Я не собираюсь нападать на вас, сэр. Но вы поймете, почему я курю опиум, почему считаю себя сумасшедшим. Да и кто, кроме сумасшедшего, стал бы утверждать, что летал по небу быстрее самого быстрого океанского лайнера? Кто, если не ненормальный, будет настаивать на том, что в 1973 году от Рождества Христова делал то-то и то-то, удалившись в будущее почти на три четверти столетия?
– А вы считаете, что с вами это действительно происходило? И никто не желает слушать вас. Именно это так вас ожесточило?
– Это? Нет! С какой стати? Мысль о моей собственной глупости – вот что терзает меня. Лучше бы мне быть мертвым, это было бы только справедливо. Вместо этого я жив лишь наполовину и не могу отличить один сон от другого, одну реальность от другой!
Я взял из его руки пустой стакан и налил ему другой.
– Послушайте! – сказал я. – Если вы хотите что-нибудь сделать для меня, то я готов выслушать все, что вы скажете. Большего я не хочу.
– Что я должен сделать для вас?
– Я бы очень хотел, чтобы вы немного поели и постарались какое-то время не притрагиваться к опиуму. По крайней мере, покуда не побываете у врача. Потом я бы очень хотел, чтобы вы доверились моим заботам. Возможно, даже вернулись бы со мной в Англию, когда я отъеду. Вы сделаете это?
– Не исключено, – он пожал плечами. – Но ваше настроение может пройти, предупреждаю вас. У меня никогда не возникало желания говорить с кем-либо о… о воздушных кораблях и всем прочем. Но история, быть может, подлежит переменам…
– Я не могу уследить за ходом ваших мыслей.
– Если бы я рассказал вам то, что знаю, что со мной стряслось… что я пережил… это могло бы внести изменения в историю. Если бы вы согласились записать это и – если получится – опубликовать, когда вернетесь на родину…
– Когда мы отправимся на родину, – сказал я твердо.
Выражение его лица изменилось и стало мрачным, как будто в его решении таилось некое важное значение, непостижимое для меня.
Принесли обед, и он поел немного холодной курицы и салата. Трапеза, очевидно, пошла ему на пользу, ибо его высказывания становились все яснее и понятнее.