— Все двадцать литров, мэм!
— Спасибо.
Дав заправщику на чай несколько центов, Лина вновь вывернула на
шоссе, и, проехав еще пару километров, свернула к белевшим среди
кленов и лип домикам.
— Мы тут бунгало снимаем, — пояснил Майк. — Не
бог весть что, но все-таки. Четыре комнаты, кухня, веранда.
— Главное, соседи не слишком любопытные, — сбросив
скорость, Лина ловко припарковала авто у покосившегося
забора. — В этом вот доме вообще никто не живет, а в том,
двухэтажном, — она кивнула направо, — какой-то старый
усатый черт со своей старухой.
— Весьма приличные люди, любимая!
— Ага, приличные! — девушка дернулась, неприязненно
покосившись на особняк, маячивший сквозь аккуратно подстриженные
заросли ивы. — То-то на прошлой неделе в полицию настучали —
мол, музыка громко играет. А я люблю громко! И ведь не поздно было
еще. Кстати, кто-то про музыкальный магазин говорил!
— Сейчас… переоденемся только.
— Скорей уж — оденемся. Ха! А здорово мы этих копов с носом
оставили! — хлопнув в ладоши — была у нее такая привычка —
радостно заявила Лина. — Рассказать кому — не поверят. Надо же
— в море! А уже октябрь на дворе. Нет, это же надо отметить,
обязательно отметить, ага! Ну выходим…
Оглянувшись по сторонам, вся нудистская команда покинула
автомобиль, вбежав на гостеприимно распахнутую расторопным Майком —
вот уж, действительно, Спиди Гонсалес! — дверь на веранду,
заставленную старыми креслами, продавленным диваном и колченогим
круглым столом, подобный которому стоял — как вдруг вспомнил Громов
— в деревенском доме его бабушки.
— Проходите! — обернувшись на пороге гостиной,
Магдалина махнула рукой. — Можете пока у нас пожить, коль
такое дело. Может, мы еще и сами во Флориду соберемся, верно,
Майк?
— Угу…
— Сейчас покажу вам комнату… Вон сюда, за мной, проходите.
Вот…
— Спасибо.
К слову сказать, все внутреннее убранство дома, вся обстановка
вызывала у Андрея, мягко говоря, несколько странное чувство,
вероятно, рожденное неким вопиющим несоответствием великолепно
отреставрированной и весьма недешевой (это уж понятно!) машины и
потертой мебелишкой в стиле шестидесятых годов — откровенным кичем,
усугубленным прикнопленными к выцветшим обоям портретами каких-то
эстрадных звезд, среди которых Громов не узнал никого, кроме Элвиса
Пресли. А вот Пресли был хорош — молодой, глянцевый, в полосатой
черно-желтой футболке.