– Знакомьтесь, Софья Зиновьевна: Есеня, дочь моя. Похожа?
– Лоб твой, – ответила хозяйка, взглянув на девушку. – Имя красивое. Это в честь Есенина?
– Ага, – кивнул Меглин. – Есень, я тебе сто раз рассказывал: это Софья Зиновьевна, моя любимая учительница.
– Да, да, – кивнула хозяйка. – Русский язык и литература… Будем пить чай?
– Почему чай? Вино! – воскликнул Меглин. – Красное, вы же любите!
Повернувшись к Есене, Софья Зиновьевна развела руками:
– Конечно, нехорошо учительнице в этом признаваться, но мы же не в школе!
– А вы так и работаете, не надоело? – спросил Меглин.
– Конечно, надоело; конечно, работаю! – рассмеялась учительница. – Ты же знаешь, Родик, школа как цирк: раз пришел, всю жизнь под куполом. А ты что, пишешь? Так же, про спорт, или как?
– Про спорт надоело, – заявил Меглин. – Пишу про звезд. Интересно, и платят хорошо.
– Журналист, конечно, не то что учитель, – вздохнула Софья Зиновьевна. – У нас двадцать пять лет одно и то же. А у тебя один день не похож на другой, да?
– Все разные, – с важным видом кивнул Меглин.
Есеня слушала этот диалог с растущим недоумением. Дело было не только в том, что Меглин скрыл от Софьи Зиновьевны свою профессию. Было еще что-то, какая-то фальшь, которую она чувствовала, но не могла понять…
Между тем Меглин разрезал торт, откупорил вино, разлил его по бокалам. С пафосом провозгласил:
– За учителей! За вас, дорогая Софья Зиновьевна!
– Спасибо, что не забываешь, Родик! – ответила учительница. – За учеников тоже!
Видно было, что она растрогана.
Выпили. Кивнув на Есеню, Меглин произнес:
– Молодежь нынче – ну, не знаю… Мы были не такие. Настолько пустые все сейчас! Не люди, а аксессуары. И проблемы у них аксессуарные.
– Да, Родик, ты прав, – отозвалась Софья Зиновьевна.
– Вот даже Есенчик, – продолжал Меглин. – Знаете, из-за чего волнуется? Прости, но я скажу. Дескать, грудь маленькая. Мол, не модно. Скажите хоть вы ей!
Есеня пошла красными пятнами, с удивлением взглянула на следователя, но стерпела. А Софья Зиновьевна принялась объяснять:
– Девочка моя, во все времена большие груди нравились солдатам. А маленькие – поэтам! Маленькую женскую грудь ценили Гёте, Вийон, Блок… Насчет Пушкина не могу утверждать однозначно, в обществе в то время, как вы знаете, было принято почти оголять грудь, подчеркивать корсетом, но он ценил маленькие ножки, и я думаю, что и маленькую грудь тоже считал, скорее, достоинством…