Чтобы он смог увидеть это разочарование. Увидеть, как умрёт так
и не родившаяся дружба. Редкое впечатление…
Хаго – они такие. Они не прощают поступков, продиктованных
законом неволи.
Хаго…
В далёких горах Истока, там, где вечный холод и никогда не
приходит лето, так называют охотников на гакхи, свирепых хищников с
ценной шкурой и двумя рядами острых зубов.
Только хаго может один на один со снегом годами обходить
ловушки, смотреть в глаза белой бездне и смеяться чему-то,
понятному только ему.
В мире людей хаго иногда беспомощны и задают смешные вопросы, но
даже чёрная бездна боится охотников на гакхи. Ведь бездна наивных
глаз – самая глубокая.
Энрихе свернул в сторону карцера, спросил у проходившего мимо
дежурного про алайцев.
Тот вызвался проводить. Видимо, все необходимые распоряжения
капитан Келли отдал, и дежурные были в курсе.
В карцер его пропустили без проволочек. Это был даже не карцер,
а наскоро приспособленная под незваных гостей каюта.
Иннеркрайт вошёл в довольно просторное и хорошо обставленное
помещение. Двое алайцев встали ему навстречу.
– Счастлив освободить вас обоих, – с улыбкой сообщил
иннеркрайт.
Алайцы верят, что смерть – это и есть настоящая жизнь. Хорошая
вера для тех, кто воюет. Война день за днём приближает таких
«верующих» к мечте.
Энрихе очень устал, но только его воля могла «раскрыть» бойцов,
дать силу словам, поглотить сознание.
Он положил алайцам руки на плечи и со словами: «Дети мои, вы –
свободны» – вынул их жизни из паутины.
Всё.
Тридцать секунд и два бездыханных тела повалились на пластиковый
пол.
Иннеркрайт покачнулся, тяжело дыша, опустился на чьё-то спальное
место. На душе было омерзительно.
Паклай не раз и не два закрывал его на Плайте собственным телом,
да и второй боец себя не жалел.
Он привык к их тонкогубым зеленоватым лицам, к резким всплескам
эмоций, даже к странному, раздражающему запаху.
Их кровь смешалась тогда, во время сумасшедшего старта с Плайты,
и значит, он только что убил почти кровных братьев. Заблудших,
порочных, но важно ли это после пережитого вместе?
Он наклонился, закрыл Паклаю глаза, и вдруг понимание обожгло
его словно огнём.
Он видел записи последних разговоров отца и капитана алайского
«Когтя», Бризо.
Когда Бризо называл капитана «Ворона» живым, в его глазах он был
нежитью. Мертвецом, который остался в мире живых. Высшей формой
жизни с точки зрения извращённого менталитета «змеиного
народа».