С тех пор и
этот храм, и зала тщательно оберегаются и используются только для
инициаций Гейст. Эту церемонию проводит старица Альбра, младшая
дочь самой Гаэ Онсарры. Она – одна из самых долгоживущих асайев,
сохранивших пурное тело, и потому её иногда называют
«Старейшей».
Когда-то
Альбра была первой белой матерью и матриархом храмов, но давно
отошла от активных дел. Так как она почти не покидает своих покоев
в храме Рутты, предпочитая непрерывно пребывать в волнах, то чести
увидеть её удостаиваются немногие. Я сам встретил её тогда в первый
раз: присутствие на Великих Играх было для Старейшей лишней суетой.
Как нетворящая матрона-старица она облачалась в особые одежды –
тёмно-синее одеяние, скрывавшее её тело почти до пят.
Присутствовать в Храме Праматери дозволялось только
гаэньши и их избранным дочерям. Я же сам оказался допущен только
из-за стечения сразу трёх обстоятельств: я был сыном Шамсэ; Аммани
и Сагита сами желали меня видеть; я был Гэрером. В противном случае
Старейшая не дозволила бы мне войти в зал, где я оказался
единственным, к кому не положено обращаться на «она».
В храме
присутствовало семь десятков воплощённых гаэньши, а незримых было
не сосчитать. Откровенно говоря, точно число наследниц Гаэ остаётся
загадкой даже для Гэрера.
Аммани
лежала на алтарном ложе, уже погружённая в небытийный сон, и всё
вокруг неё устилали белые цветы с острыми лепестками, чуть
колеблющимися в потоках волн. Старейшая сняла чёрную кибаху с её
глаз, и потому я видел повёрнутое на бок спокойное лицо с закрытыми
глазами, совершенно отрешённое от всего. На ней не было более ни её
обычных одежд, ни синих и золотых лент. Вместо этого пурное тело седьмой Гейст скрывала лёгкая белая
туника. Аммани казалась безмятежно и мирно спящей, в этой момент в
ней не было и тени величия, лишь вечный, всепоглощающий покой. И…
на это было просто невыносимо больно смотреть. Многие её дочери, и
я сам, и моя мать, и Линанна не могли сдержать слёз, провожая её.
Что касается Саники, то она плакала так безутешно, что у неё всё
лицо было в чёрных разводах от истекающей из глаз пыли.
Сагита
подошла к ложу и совершила поклон, после чего остановилась, ожидая,
когда Старейшая преобразует её синий наряд техника глубоких волн в
такую же одежду, какая была на её матери. Она делала всё это с
ритуальным спокойствием, но я как никогда пронзительно воспринимал
её глубоко скрытые чувства. Взвинченное до пика предчувствие
величайшего долга соединялось в ней с острыми переживаниями,
которые заставляли всех окружающих проливать жгучие слёзы. После
того, как Старейшая отступила от неё, Сагита легла рядом с матерью.
Она повернула к ней голову, в последний раз вглядываясь в замершее
лицо и ожидая напутственных слов на пороге вечности. И тут
случилось то, что лично я воспринял как чудо. Глаза уснувшей
Аммани, дрогнув, чуть приоткрылись, и она одарила Сагиту последним
взором, исполненным тепла. Её рука поднялась, и тонкие пальцы
коснулись лба дочери в сокровенном жесте последней ласки. После
этого она замерла уже навсегда.