- Я же говорил, сто тридцать восемь
сантиметров! У меня глаз-алмаз, меня не проведешь. У тебя сколько
было? Сто тридцать семь? Вот видишь! – торжествующе закончил
он.
Тут в коридоре зашумела очередная
партия пришедших на тренировку ребят. Саныч шутро отпер дверь и
картинным жестом распахнул ее передо мной.
- Ну все, вали домой, у меня сейчас
будет множество неотложных дел.
Я не стала возражать, и, выскочив из
подвала, побрела домой. Меня снова одолели мысли. На этот раз не
про сны, и не про кинжалы. Про мой рост.
Саныч ошибиться не мог, я
действительно стала выше на сантиметр. Может, кому это покажется
фигней, но только мне, на минуточку, двадцать три года. У
большинства женщин рост прекращается в двадцать один. А мои сто
тридцать семь сантиметров были зафиксированы в семнадцать. Вы
понимаете, что это означает? Я за последние шесть лет не прибавила
в росте ни даже доли миллиметра, а тут вдруг раз – и целый
сантиметр в плюс! Чем не повод порадоваться и устроить себе
праздник? Вот только у меня где-то глубоко внутри жило ощущение,
что это все не просто так, что моя прибавка в росте, она тоже
как-то связана с моими снами, которые вовсе не сны.
В детстве я отчаянно мечтала вырасти.
Стать большой-большой, выше крыши, дорасти до самого неба. А
сейчас, когда я вот уже шесть лет такая, какая есть – что будет,
если я вдруг вырасту – не до неба, конечно, но хотя бы до среднего
женского роста в сто шестьдесят пять сантиметров? Гардероб – это
фигня. Один умный человек как-то сказал: если проблема решается
деньгами, то это не проблема, а затраты. А проблема состоит вот в
чем: как люди, привыкшие видеть меня ростом с малолетнего ребенка,
примут тот факт, что я стала большой? Ведь везде, во всех метриках,
во всех документах указаны мой рост и вес. И как я буду доказывать,
что я это я? А паспорт? Неужели вы думаете, что при таком изменении
роста нисколько не поменяется лицо и голос? Да, я ужасно рада, что
пусть и на малюсенький сантиметрик, но подросла. Но мысли о
возможных проблемах эту мою радость изничтожали на корню.
Загруженная мыслями, я топала по
двору, совершенно забыв о местной шпане. И, конечно же, вляпалась.
Выдернул меня из моих сумбурных размышлений чей-то тоненький писк.
Я остановилась, подняла голову и увидела картинку: на лавочках
эстрады с гитарой на коленях восседал, сверкая золотой фиксой,
Олежек. Вокруг него расселись несколько шестерок. А на небольшом
пятачке между лавочками отчаянно метался абсолютно черный котенок.
Он давно бы уже удрал, но каждый раз кто-нибудь из кодлы отпинывал
его обратно, в центр пятачка. Котенок – не старше двух месяцев – с
пронзительным писком кубарем катился по земле, там вставал на лапки
и, припав к земле, затравленно озирался по сторонам, выискивая, в
какую сторону можно безопасно удрать. Но как только он в очередной
раз бросался наутек, очередной пинок возвращал его в исходное
положение. Вся компания радостно ржала, наблюдая страдания
детеныша. Я нисколько не сомневалась в том, что как только Олежеку
развлечение надоест, он просто и без затей пинанет котенка в полную
силу, и вся гоп-компания еще раз поржет – мол, низко пошел, к
дождю. А потом придумают новую забаву.