Вновь все
задрожало и появилась другая картина. Здоровенный, лязгающий
металлом танк на скорости врезался в бревенчатую избушку и вышел из
нее с другой стороны... Потом появилась серая фигура в ненавистной
каске. Прикладом карабина, немец с ожесточением долбил по
коленопреклонной женской фигурке, пытающейся защитить своего
ребенка... Вот уже красноармеец, выскакивая из полузасыпанного
блиндажа, втыкает саперную лопатку в голову своему противнику.
Через мгновение все сменяется чернотой — густым, иссиня-черным
дымом, который клубами валит от небольшого сарая. Из-за плохо
прибитых досок вытягиваются тонкие ручонки...
«Но
человек... - на секунду Андрей запнулся. - Мы..., они же другие!
Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же
страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами
назвать нельзя. Живые таким образом не поступают... Все, к чему мы
прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание
— это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное
существо!».
Напряжение
постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот
момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему
хотелоськрепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом
разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в
пыль. «Боже! - метались его мысли. - Ведь все это правильно! Каждое
слово — чистая правда... Все, все, что мы ни делаем, - это какое-то
убожество! Но как же так? Это же неправильно!».
«Нарисованные» им же самим образы были настолько
реальными и одновременно правдивыми, что буквально убивали! «Ведь
все именно так! Именно так! - в каком-то туман плавал Андрей. - Все
мы губители живого и я тоже...». С каждой новой мыслью, с каждым
невысказанным словом он снова нырял в пучину образов и
видений.
«Вот
маленький Андрейка задумчиво смотрел на смородиновый куст, растущий
около изгороди. Ярко-красные ягоды манили его своим ароматом и
размером. Он посмотрел по сторонам и, увидев, что никого кругом
нет, решительно отломил ветку...». Боль затопила его сознание!
Хрясть! Негромкий звук отломленной ветки вновь и вновь отдавался
колокольным звоном. «Потомпоказался уже повзрослевший парень...
Ночь. Он лезет во двор. Вдруг, на него с лаем бросается дворовый
пес, спросонья не узнавший своего хозяина... Андрей с хрустом
переломившихся досок падает на спину. Раз, Раз! На ластившегося пса
полетел град ударов!». «Нет! Нет! - стонал он, пропуская через себя
все новые и новые воспоминания. - Ну, зачем?». Они наплывали на
него один за другим... «Озлобленные лица, от которых несло
сивухой... Крепкие кулаки, сжимавшие деревянные оглобли... и
кричавшие от боли цыгане, табор которых разгоняли озверевшие
деревенские. Не щадили никого: ни детей, попавшихся под руку; ни
женщин, прикрывавшихся своими тряпками; ни старых, бросавшихся под
колеса повозок... Здоровые парни в красных рубахах, нарядившиеся
словно на праздник, под пение перепившегося попика крушили утварь,
разбивали топорами высокие телеги... Кругом все горело! Огонь!
Огонь! Везде был один огонь! Вопила от боли молодая цыганка — почти
девчонка, несколько часов назад задорно вытанцовывавшая перед всей
деревней. Дебелая молодуха с лицом, покрытым красноватыми оспинами,
с силой охаживала ей палкой. Платье на девчонке порвалось и висело
лохмотьями, открывавшими белую спину. Вид голого тела еще больше
раззадоривал тетку, начинавшую выкрикивать что-то несвязное и ухать
при каждом ударе...».