В первую же ночь на жизнь и в особенности на сокровища Урайна попытались покуситься трое сорвиголов из его новообретенного отряда. С ними он разделался в пять ударов: их клинки разлетелись в железную щепу, а тела с глубокими обожженными ранами он продемонстрировал оставшимся в качестве залога верности новому хозяину.
В Линниге, сравнительно крупном городе – а городом у герверитов считается все, что обнесено частоколом, – он произнес свою первую речь.
«Свора варнагских пиявок, облепивших зловонными язвами тела истинных Сынов Герва… Несметные сокровища Юга, рядом с которыми меркнут неисчислимые богатства Севера… Порядок, справедливость и процветание…»
Голос Урайна завораживал и манил. Вместе с рассветом в городе дружно загрохотали молоты восьми кузниц, а длинный санный обоз потянулся к глиняным копям – за материалом для новых кузниц, казарм, стен, оружеен.
Спустя месяц имя Урайна впервые услышали в Варнаге. Спустя два месяца под невиданными в герверитских лесах стенами Линнига, сложенными из свежего красного кирпича, появилось герверитское войско во главе с молодым и очень авторитетным военачальником.
Военачальника звали Иогала. С ним пришли пять тысяч хорошо вооруженных воинов, закаленных в приграничных стычках с дугунами. Сосчитать свое ополчение Урайну даже не пришло в голову.
Был солнечный морозный день. Иогала выстроил свое войско клином напротив городских ворот. Во главе клина стояли пятьдесят дюжих герверитов с огромным тараном, увенчанным медной головой вепря. Сам Иогала гарцевал неподалеку от таранобойцев на строптивом грютском скакуне, стоившем чуть больше Линнига со всеми потрохами, и скучающе поглядывал на пустые стены. Можно было начинать.
«Иди», – раскатилось в ухе Урайна. Том, втором, оставшемся под сумеречным пологом Лон-Меара.
Распахнулись ворота и навстречу пяти тысячам воинов Иогалы вышел один Урайн. Он держал меч за клинок, рукоятью вниз, и не торопясь приближался к Иогале. Иогала видел перед собой вождя мятежников, Урайн – своего будущего помощника, правую длань Длани Хуммера.
Иогала в свои двадцать семь был обласкан заботой царя недаром. Он никогда не сомневался в том, что героические сказания, исполненные благородства и пустой болтовни – одно, а настоящая война – совсем другое. У него было четкое предписание искоренить смуту по своему усмотрению. Искоренить – а не вести переговоры. Нерешительность была Иогале неведома.