За время, которое Лунев не видел Ермакова, тот заматерел, раздался пузом, налился видимой силой и сытостью. Ходил он, широко расставляя ноги циркулем, поскольку сблизить их мешали толстые ляжки. Лицо выгладилось и лоснилось маслянистым блеском, как у колобка. Джинсы, неимоверного размера в поясе, обтягивали задницу так, что Луневу показалось – присядь Ермаков, и прочная ткань поползет, как марля.
Ладонь Ермакова, горячая, как сковорода, крепко сжала руку Лунева. Губы растянулись в улыбке.
– Что, сержант, ожил?
– Да вот…
Лунев даже не знал, с чего начать разговор. Ермаков заметил это.
– Ты не тушуйся. Деньги? Дам. Место ищешь? Подберем в лучшем виде. Своих мы берегём и ценим.
– А вот Бориса мы не уберегли…
– Это ты прав. Узнал бы, кто его порешил, сам ноги из жопы повыдергивал. – Ермаков помолчал, выдерживая паузу, приличествовавшую моменту. – Так чем могу помочь?
– Ничем. Просто я хотел на тебя взглянуть. Узнать, как ты тут.
– Спасибо, старичок. В наше время такое случается редко. Кто из своих ни зайдет, обязательно с просьбой.
– Мне ничего не надо.
Лунев лукавил, но совсем немного. В самом деле, ничего материального просить у Ермакова он не намеревался. А вот выспросить, кто такие Шуба, Гоша и Туляк, чьи имена назвал Бабай, можно было и в простом разговоре.
Ермаков хлопнул в ладоши.
– Семен!
Из-за парусины за его спиной появилась лохматая голова. Луневу даже показалось, что сейчас последует вопрос: «Что прикажете, мой господин?» Но лохматый ограничился демократическим «Ну?».
Не оборачиваясь, Ермаков закинул руку через плечо назад и щелкнул пальцами:
– Сеня, будь другом, организуй нам вина и фруктов.
Суть заказа была предельно ясна, как в старом анекдоте. Однажды в шикарный ресторан забрел ханыга. Махнул рукой: «Вина и фруктов!» «Что именно?» – пытался уточнить официант. «Сто граммов и огурец», – разъяснил посетитель.
Действительно, две минуты спустя лохматый Сеня принес пластмассовый круглый поднос, на котором стояли два граненых стакана, до половины наполненные водкой, и тарелка с крупно нарезанными помидорами и огурцами. Завершал натюрморт ломоть ржаного хлеба, разрезанный надвое и посыпанный крупной солью.
Ермаков взял стакан.
– Ты прости, я по-скромному. Как-никак при деле. Не обидишься?
– Я и на это не рассчитывал, – честно признался Лунев.