Так что Ева с головой ушла в работу.
***
Вера Сергеевна и Варфоломей сидели в самолете, ожидая
взлета.
— Да, сюда вы с Амадейкой не так летели, — в голосе ведьме
слышалось злорадство.
Варфоломей промолчал. Отличие частного самолета от эконом-класса
было столь разительно, что он не видел смысла это обсуждать.
— Позвони ему еще раз, — попросила Вера.
Черт нажал кнопку вызова, но телефон абонента был выключен. Он
покачал головой.
— И часто он так пропадает?
— Нет, — Вера задумалась. — Обычно я знаю, где его носит.
По проходу прошла стюардесса, проверяя, пристегнуты ли пассажиры
и подняты ли все шторки иллюминаторов.
— Ладно, скоро я все выясню.
Голос Веры прозвучал так резко и угрожающе, что стюардесса
обернулась.
Варфоломей поерзал в кресле, пытаясь поудобнее устроить ноги.
Получилось не слишком хорошо. Он посмотрел на Веру. Та сидела, сжав
подлокотники своего кресла. Между бровями залегла глубокая
складка.
— А как вы встретились? — спросил Варфоломей.
— М-м-м... — отозвалась она.
А потом повернулась к своему соседу, который смотрел в
иллюминатор, и тихо, но твердо приказала:
— Спи!
Голова мужчины свесилась на грудь. Он глубоко вздохнул и
послушно засопел.
— Ни к чему нам случайные слушатели. Все равно лететь скучно,
почему бы и не рассказать? Тем более никакого секрета в этом
нет.
Вера придвинулась к Варфоломею, их локти соприкоснулись.
— Русь — не Европа какая-нибудь. У нас всегда было
много ведьм, и мы пользовались уважением... Ну, почти всегда.
Случись что у человека: занедужил, или там, зависть заела, хочет
соседскую скотину попортить, к кому бежать? К ведьме, конечно. Или
муж бывает ревнив... Кто поможет смягчить крутой нрав? Снова
ведьма. Я в себе с детства этот талант чувствовала, и глаз у меня
знаешь, какой был? Ух! Берегись.
Вера улыбнулась воспоминаниям и продолжила:
— Жила я себе, горя не знала. Бывало, иду, а мне бабы гостинчик
суют: маслице свеженькое или пирог какой. Отвары я им разные
готовила. Ну, всякое, конечно, бывало, но совсем темного я не
делала. Но как-то приехал к нам в деревню один... Мужик видный, но
злой шибко. Лютость в нем была нехорошая. Глаз на меня положил,
проходу не давал. Попробовала я отворот на него сделать. Не
помогло, еще хуже стало. Ходил и ходил, окаянный. И все повторял,
что его буду. И тут вдруг, как назло, двое ребятишек пропали.
Сгинули в лесу, как не бывало. И поползли по деревне слухи, что,
мол, я их извела. Тут уж ничего не поделаешь, народ доверчивый,
впечатлительный. В общем, вломились ко мне в избу. ЭТОТ во главе.
Связали веревками крепко. Он меня за косу выволок и шепчет на ухо:
«Ну что, ведьма, теперь все по-моему будет». А народ вокруг шумит,
ярится: «Ведьма! Ведьма!». Ну и, само собой, предложения разные.
Сжечь, утопить, на костер, в колодец... А этот гад только
ухмыляется: «Одно твое слово, ведьма, и все закончится». Я молодая
была и глупая. В смысле, принципиальная. «Нет, — говорю ему, — не
бывать этому». Да и странная надежда у меня была, что люди в себя
придут. Для той деревни я много хорошего сделала. Но куда там. Как
обезумели. Все темное, что в них было, поднялось. Крови им
хотелось. И уже забыли про деток пропавших, лишь бы кого-то
обвинить. И этот, конечно подсуетился. Придумал, значит, что сейчас
ведьму сжигать нельзя. В тот год и правда лето засушливое было.
Разумная мысль, между прочим... Он сказал, что и в колодце меня
топить не следует. Вода паршивой станет.