– А твой щенок?
– Нет, нет, не курю! – пролепетал я.
Пьяная женщина, презрительно сузив подмалеванные глаза, ни с того ни с сего матерно выругалась. Я взял отца за рукав:
– Идем, папа… Идем!.. Идем! Она ругалась:
– Выблядок узкорожий! Отец сказал негромко:
– Вам, сударыня, выспаться надо.
– А жрать, думаешь, мне не надо? Ты за меня пожрешь? Отец поспешно протянул женщине три рубля:
– Простите… Вот… пожалуйста.
– Мерси боку!
Она послала отцу воздушный поцелуй. Я не выпускал рукава отцовской шубы:
– Папа… папа! – Ну?
Я шептал:
– Пойдем, папа. Пойдем направо, на Дворянскую. Там очень красиво. На тополях иней…
Отец ласково надвинул мне на глаза фуражку с голубым околышем:
– Вот, Толя, это и была та самая «гетера», которой ты по святил свой гимн.
И улыбнулся своей грустной мягкой улыбкой:
– «Осанна и цветы!..» Несчастная женщина. Боже мой, какая жалкая и несчастная.
Лето 1914 года.
В качестве юнги я хожу на трехмачтовой учебной шхуне по Балтийскому морю.
Иностранные порты. Стокгольм, Мальме, Копенгаген… Вот она, Дания, – родина Гамлета.
Я стою под кливерами на вздыбленном носу шхуны. Норд-вест воет что-то свое, а я – слова Датского принца:
Мой пульс, как твой! И мерно отбивает
Он такт, как в музыке…
Стихи подкармливают мальчишеское зазнайство. Несколько позже я его назову честолюбием. Мы в Копенгагене.
– Отдать концы! – говорит в рупор с капитанского мостика старший офицер.
Опять распущены паруса, опять море. Но оно не серебристое, не пепельное и не бледно-голубое, как русские глаза. А черт его знает какого цвета, вернее – цветов. Какая-то пенящаяся бурда.
Ночная вахта. Юнги называют ее «собакой». Под грохот разваливающихся волн я вглядываюсь в бескрайнюю мглу, как бы пытаясь прочесть там будущее своей жизни: «Моряк, адвокат или поэт? Один из миллионов или один на миллионы?»
А через несколько дней в открытом море, неподалеку от Ганге, куда шли для участия в торжествах по случаю отдаленной Гангутской победы, мы узнали о начавшейся войне между Россией и Германией.
Война! Какая мерзость!
А мы, дурачье, с восторгом орем:
– Ура-а-а!.. Ура-а-а!.. Ура-а-а!..
Орем до изнеможения, до хрипоты. На загорелых лбах даже вздуваются синие жилы.
Приказ командования: идти в порт Лапвик; затопить шхуну; возвращаться на родину по железной дороге.
– Чтобы немцы не торпедировали, – поясняет старший офицер.