Иван глубоко затянулся сигаретой.
– Может, поешь с дороги?
– Пошли на могилу сходим.
Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родительскую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол… Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца… Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда.
– Завалится скоро, – сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. – Перебрать бы – никак руки не доходят.
– Тут, я погляжу все-то не лучше.
– А кому строиться-то? Разъехались строители… города строить.
Некоторое время шли молча.
– Почему так пусто в деревне-то? – спросил Иван. – Как Мамай прошел.
– Я ж тебе говорю…
– Да ну, все, что ли, разъехались?
– Много. А кто есть – все на уборке.
– У вас совхоз, что ли?
– Теперь совхоз… Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове – рядом совсем.
– А сейчас где?
– В Березовском.
– А ты шоферишь все?
– Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я – главный.
– Механик, что ли?
– Старший шофер, какой механик.
Пришли на кладбище.
Остановились над свежей могилой, обнажили головы… Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведомой мольбе, – все это действует на живых извечно одинаково: больно.
Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам.
– Давай помянем, – сказал он.
Он, оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату…
Иван выпил… Помолчал. Склонился, взял горсть влажной земли с могилы, размял в руке, сказал:
– Прости, отец.
– Уберемся с хлебом – оградку сделаю, – пообещал Сеня. – И березу посажу.
Налил себе, тоже выпил.
– Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся.
Обратно шли медленно.
– У тебя в семье-то все хорошо? – расспрашивал Сеня.
– Нету семьи, – неохотно ответил Иван. – Разошлись.
– Почему?
– Потом…
Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не решился.
– Поживешь здесь хоть маленько-то?
– Некогда, Сеня.
– Поживи, братка. А то мне одному… Хоть с недельку. А?
Иван переменил тему разговора.
– Ты-то почему не женишься?
Сеня горестно оживился.
– Женись… когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, – он стукнул себя в грудь сухим крепким кулачком, – а им – хаханьки. Пулей прозвали – и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте усидеть. Вон она – недалеко живет, Валька-то Ковалева… Помнишь, нет?