
– Нееет, – Зимич отщипнул кусочек от
каравая и запил его большим глотком вина, – дочку мясника я бросил
раньше, еще до жены судебного писаря. Все случилось из-за дочки
булочника!
– А, значит, была еще и жена писаря?
– расхохотался хозяин. – Ну-ну!
– Тут я ничего не мог поделать: жена
писаря сама повесилась мне на шею. Пока ее писарь торчал в суде, ей
было совсем нечем заняться. Я не знал, как от нее избавиться! –
Зимич был пьян и хохотал вместе с хозяином. За окном блестела ночь,
молчаливая снежная ночь. В печи потрескивали догоравшие угли, чад
лампы садился на ее стеклянный колпак, а вино в погребе хозяина не
кончалось. Зимич успел привыкнуть к тому, что окна в доме закрыты
стеклами в витых решетчатых оправах, а печь с плитой топится
по-белому, совсем не так, как принято в Лесу. Привык к перинам из
гусиного пуха – хотя не видел поблизости ни одного гуся, – привык к
хорошей еде и сладкому питью.
И хозяин дома нисколько не напоминал
неотесанных охотников; судя по речи, был человеком образованным,
держал в сундуках книги и гнушался тяжелой работой. На вид ему было
лет пятьдесят, не более, но лесная дева по имени Стёжка упорно
называла его дедом.
Зимич пил и пил: за три года, что он
прожил в Лесу, вина он не пробовал ни разу, только мед и пиво. Он
боялся трезветь, боялся вспоминать, как и почему попал сюда, не
хотел думать, что его ждет. И мурашки бежали у него по телу, когда
он вспоминал, что хозяина зовут Айда Очен.
– Пойдем-ка на воздух, – хозяин
поднялся из-за стола. Глаза его – веселые, с хитринкой – смотрели
на Зимича ласково, едва ли не с любовью.
Зимич кивнул и встал, но закачался и
схватился за плечо хозяина. Руки в чистых повязках еще болели,
напоминая о бое со змеем. Если бы не ожоги на ладонях, Зимич бы
думал, что бой со змеем приснился ему в кошмаре.
– Ничего, ничего, – усмехнулся
хозяин, – сейчас. На морозе хмель проветрится.
Он едва не волоком вытащил Зимича на
низкое крыльцо: тот запинался, путался в собственных ногах и все
время терял равновесие.
Тишина зимнего леса оглушала. В
деревне никогда не было такой тишины, даже глухой полночью: лаяли
собаки. И если в окнах не горело ни одного огонька, все равно: за
крепкими стенами из толстых бревен спали люди. Невозможно
представить себе пустоту и безмолвие там, где спят люди.