В библиотеке царила благородная
полутьма – солнечные лучи вредят книгам, так же как сырость или
чрезмерная сушь. Ничта почувствовал внутреннюю дрожь, когда сел за
стол и зажег солнечный камень в настольной лампе с синим абажуром.
Портфель! Куда Луба поставил портфель? Важан испугался, похолодел,
даже ощутил пот на лбу, словно портфель мог безвозвратно пропасть
здесь, в его доме, в его собственной библиотеке!
Портфель стоял слева от кресла, на
пуфе, а не справа на полу, как обычно его ставил сам Важан.
Темнота вокруг показалась неожиданно
беспросветной бесконечностью, словно письменный стол стоял посреди
бездны, посреди пустого космоса. Ну же, Ничта! Чего ты боишься
больше? Неужели тебе страшно потерять эту надежду, которую еще и
надеждой-то считать нельзя? Или ты боишься поверить, укрепить
ее?
Ничта сглотнул и опустил глаза на
дату рождения: тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года.
Кто? Кто записал в метрику эту дату?
Кто-нибудь понял, что это за дата? Четыре четверки! Мальчик
действительно родился в этот день, или злая ирония судьбы сыграла с
Важаном такую шутку? Или это шутка чудотворов и судьба тут ни при
чем? Важан прикрыл глаза и опустил голову – за грудиной коркой
расползалось оцепенение, при малейшем движении готовое обратиться
болью. Это чья-то шутка, чей-то далеко идущий замысел. Мальчик лишь
приманка врагов.
На фотографии в личном деле глаза
Йелена чуть прищурились – от магниевой вспышки, надо полагать.
Темноволосый кареглазый парень с вызовом смотрел на своего учителя,
а прищур добавлял его лицу заносчивости. Одинокая тонкая струна
умолкла на миг, и ей на смену грянул симфонический оркестр – сотни
смычков разом ударили по струнам, оглушая и лишая разума, и
минорный грохот виолончелей уступал дорогу яростным скрипкам,
поющим в мажоре. Корка в груди шевельнулась, тупой болью поднимаясь
к горлу.
Ничта застонал, поднимая руку к
груди, словно надеялся загнать боль обратно внутрь. Не сейчас!
Сейчас надо все обдумать! Сейчас нужна ясность мысли как никогда! В
глазах темнело, страница личного дела расплывалась, цифры
переползали одна на другую, единицы и тройки складывались,
превращаясь в четверки[1]. Глаза дерзкого
мальчишки сверкали, рот искажался гримасой злобы – звериным
оскалом. И две охристые полосы густой шерсти сходились на лбу
светлым пятном. Широкая пятипалая лапа протянулась вперед, царапая
Важану щеку, но отшатнулся он не из-за этого. Он увидел другое лицо
за фотографией мальчишки. И сходства этого нельзя было не увидеть.
Важан подался назад, привстал и не удержал равновесия, падая на пол
рядом с креслом.