— Не врут они. Побаловал я немало. Но, заметь, жизни никого не
лишал. На страх людишек брал, то было — отрицать не стану. Но
убивать — нет, мне это дело еще на фронте поперек горла стало.
Хватит с меня, пожалуй.
— Сейчас чем занимаешься?
— Лучше б тебе не знать, Петя. Лучше б не знать… — Он с шумом
допил пиво. — Эх, пропадай моя телега… Ну, что — при всем честном
народе руки вязать будешь? Я готов. Только револьвер достань. Иначе
не поверят, что я без револьвера тебе сдался.
Елисеев мрачно посмотрел на часы. До облавы осталось минут
двадцать. Встреча со старым товарищем, который свернул на кривую
дорожку, оказалась весьма некстати. Привлечешь к себе ненужное
внимание, спугнешь рыбку куда крупнее… Вон, уже кое-кто начал к ним
приглядываться, нутром учуяв напряжение между мужчинами. И что тут
прикажешь делать? Выполнять милицейский долг ценой срыва операции?
Вдобавок ему совсем не хотелось брать под арест непутевого Федора
Глушкова, с которым столько соли было вместе съедено…
— Значит так, Федя, — решился Петр, — слушай меня внимательно.
Повторять не буду…
Федор посветлел лицом, понял, что не будут его брать прямо
сейчас под белы рученьки.
— Сегодня мы разойдемся с миром. У тебя на все про все четверть
часа, чтобы исчезнуть отсюда. А потом в обязательном порядке разыщи
меня: я нынче в губрозыске работаю вместе с Колычевым.
— Знаю такого.
— Хорошо, что знаешь. Мы с Колычевым над твоей судьбой
покумекаем. Придумаем, как твоей беде помочь. Только не тяни, Федя.
Очень тебя прошу.
— Понял. — Он встал. — Руку протягивать на прощанье не буду. Ты
ж сам пожимать не захочешь.
— Пока не хочу.
— Я так и думал. А на остальном — спасибо, Петр. Я добро помню.
Даст бог свидимся.
Положив на столик несколько денежных билетов, Федор
стремительной походкой вышел из ресторана.
«А может зря я его отпустил», — сразу насупился Елисеев. Узнает
Колычев, товарищ Янсон узнает… И что тогда? Не факт, что одобрят
мои действия. Ой, не факт. Скажут, что сироп-ничал, с бандюганом в
бирюльки заигрался. Может, из губрозыска попрут. А что — будут в
своем праве.
Но тут он себя одернул. Попрут и попрут. Вот только грош цена
нашему рабоче-крестьянскому уголовному розыску, если он в людей не
будет верить. Иначе ведь люди тоже в него верить перестанут. «И чем
тогда, спрашивается, мы от полиции царской отличаться будем?»