Селение окружили, после чего с
безопасного расстояния начали выбивать шаманов и всех, кто пытался
командовать и хоть как-то организовать мечущуюся в панике толпу
дикарей. Любые попытки вырваться за пределы окружения пресекались
при помощи артефактной «артиллерии». Мы с Мило также работали
огневой поддержкой. Сопротивление прекратилось примерно через час,
потом мы просто ждали. Еще через полчаса там началось какое-то
организованное шевеление, в результате в нашу сторону вышла группа
из четырех орков, один в шаманской хламиде расцветки «лопни мои
глаза» и трое воинов, из оружия при них были только засунутые за
пояса топорики, похожие на томагавки, только с более широким
лезвием. Группа держала путь на развевающееся над нами знамя
Легиона. Капитан вышел вперед, мы с Мило встали по бокам, прикрыв
капитана силовыми щитами. Марксманы с винтовками расположились по
обе стороны на безопасном расстоянии. Дальнейшее выглядело
откровенно скучно. Орки заверяли в своем абсолютном миролюбии,
послушать их, так прямо зайки пушистые и питаются чистым солнечным
светом. Капитана хватило где-то на полминуты, после чего он резко
поднял руку, прерывая сладкоречивого шамана, и не терпящим
возражения тоном сказал, что на наших людей напали, причем уже не
первый раз, терпение наше кончилось, теперь пусть орки расхлебывают
последствия своего неразумного поведения. И если на землях, на
которые претендует племя, еще раз убьют или хотя бы ранят нашего
солдата, племя уничтожат. Пусть запомнят сами и своим соседям это
передадут. Сказав это, капитан развернулся и ушел прочь. Орки
переглянулись с постными мордами и вернулись обратно в
полуразрушенное селение.
Отряд построился в походном порядке и
двинулся обратно в сторону ПВД, куда должны были прибыть на
следующий день к обеду. За время рейда наши потери составили всего
шесть человек легко ранеными, всех удалось вылечить тут же на
месте. Шанса проверить анестезирующий амулет пока так и не
представилось.
На ночевку отряд остановился задолго
до заката, поднявшись на плоскую вершину широкого холма, сильно
напоминавшего то, что в северных штатах именуются «бьют». Место
было идеальным для обороны, всего одна тропа наверх, потому
командование и решило остановиться здесь. Пока солдаты разбивали
лагерь, я попробовал собрать мысли воедино, ведь в настоящих боевых
действиях мне до сих пор не довелось участвовать, не считать же
боевыми действиями пару стычек с африканскими бандитами, что
удирали в пустыню после первой очереди из пулемета? А тут настоящая
война, за этот день мое личное кладбище сильно подросло, что ни
капли не волновало. Я уже перестал считать черных за людей, подобно
знакомым уроженцам ЮАР, или хороший враг – это мертвый враг? И
вообще, нужно ли заниматься самокопанием? Уже после нашего переезда
в Кентукки мать вовсю приобщала меня к русской культуре, в рамках
чего пришлось прочитать Достоевского, начав с «Преступления и
наказания». Давалось мне это очень тяжело, тут дело не в языке,
который у Федора Михайловича великолепный, а в том, что никак не
удавалось хоть как-то сопереживать героям произведения. Я читал и
не понимал их устремлений, страданий и эмоций. Возможно,
Раскольников на моем месте уже в петлю полез бы, а мне нормально,
вот такая я толстокожая грубая скотина, ха-ха.