Одежда прилипла к телу, местами даже
спеклась кровь – представляю, какое это будет удовольствие отдирать
приставшую ткань от раны…
И долбаное эмоциональное опустошение.
Душа словно сгорела и не желала возрождаться из пепла аки
Феникс.
Только лёгкий ветерок приятно свежил
кожу и отгонял совсем забодавших меня насекомых.
Если бы рядом оказался бы кто-то, я
бы обязательно попросил его пристрелить меня, ибо ни на что больше
я теперь не годился. Я был шиной из которой спустили весь
воздух.
Даже страх за свою жизнь не мог
заставить меня подняться. Хотелось умереть и никогда не воскресать,
ни в этом, ни в моём прежнем мире.
Только сумасшедшее чувство долга
заставило меня попробовать отключить этот режим умирающего лебедя.
Да, я пристрелил несколько тварей, но это всего-навсего часть
большой стаи. Я обязан сообщить о них, иначе будут новые
человеческие жертвы, причём уже на моей совести: ведь это я скис и
сдался. А с таким грузом не живут. Или живут, но мало и очень
плохо.
Вставай, аника-воин! – велел я себе.
Вставай, сука! Отрывай задницу от камней, подымайся, сволочь такая!
Подохнуть всегда успеешь, и лучше сделать это как-то поярче! Чтобы
салют в мою честь до небес, чтобы красотки рыдали, а десятки
детишек с гордостью говорили – это мой папа-герой!
Конечно, мне сейчас очень бы
пригодился кран, не обязательно башенный… Но чувство
ответственности, долг мужчины и солдата – не праздные слова. Мои
предки сражались до конца и побеждали. Я обязан победить. Иначе и
быть не может.
Не зря, если американцы говорят:
«сделай или умри», а наши: «умри, но сделай!». Я наш до мозга
костей, пусть, наверное, не самый лучший или если лучший из худших,
но во мне течёт кровь тех парней, чьи лёгкие были отравлены
когда-то под Осовцем, но они нашли в себе силы встать и пойти в
атаку, тех, кто горел в танке, но продолжал вести огонь по
фашистам, кто в руинах Сталинграда отстаивал каждый метр и знал,
что такое приказ «Ни шагу назад!».
Да, они были великанами, я всего лишь
пигмей в сравнении с ними, но… даже будучи бледной тенью тех
великих людей, я всё равно остаюсь их потомком.
И я встал. Медленно, очень медленно,
шатаясь от каждого порыва ветра, но поднялся. Меня мутило,
«картинка» потеряла резкость и поплыла, тело не слушалось, руки и
ноги не повиновались. Но я был на ногах.