Тяжело опираюсь руками о столешницу.
Голова кружится, словно не сока хлебнул, а грамм пятьдесят
водки.
- … из чужого класса, а еще лучше из
другой школы, - продолжал звучать голос на заднем плане. Напрочь
расстроенной гитарой, не способной взять правильно ни одной
ноты.
- Оль, пошла вон, - говорю тихо…
очень тихо.
- Что?
- Пошла вон! – проорал я, срывая
связки, чтобы услышала наверняка. Схватился за стакан, и не зная,
что с ним делать дальше, с грохотом опустил на столешницу. От удара
подпрыгнула ваза с фруктами, а ложки жалобно звякнули.
Ольга ушла, не сказав больше ни
слова, а я принялся допивать сок – теплый, и оттого особенно
противный.
Всю ночь за окном тарабанил дождь…
Всю ночь крутило культяпки и только под утро удалось уснуть.
Провалиться в пахнущий гарью пригород Полокване. Хотя какой там
пригород, самого города и не было толком - сплошное захолустье в
столь звучной для русского уха провинции Лимпопо.
В тысячный раз заживо сгорал Боцман,
орущий и матерящийся по рации. Он долго отстреливался, зажатый
грудой железа, с надписью «Тойота» на борту. В его машину на полном
входу врезалась «тачанка», протащила юзом и впечатала в стену
местной почты. Лучше бы Боцман не пристегивался, и сдох от удара,
чем вот так вот… орать ночи напролет.
А еще жара, треклятая жара, от
которой не спасал даже включенный кондиционер. Гребаное африканское
пекло плотно въелось в кости, адским пламенем выжигая изнутри.
Особенно трудно приходилось летом, когда солнце не спешило уходить
за горизонт, раскаляя асфальт до состояния битума. Поры столь
обильно сочились влагой, что на одежде не оставалось сухого места.
Пить не мог, потому как становилось только хуже, и не пить не
получалось, иначе кусок вяленого языка грозил распухнуть и застрять
в глотке, окончательно перекрыв доступ к кислороду.
В такие моменты я мечтал все бросить
и уехать на Крайний Север, прочь от вечной жары, от запаха
раскаленного песка, навечно въевшегося в ноздри. А потом наступала
долгожданная осень и становилось чутка легче.
Первое сентября удалось на славу.
Столбик древнего термометра опустился ниже восемнадцати. Моросящий
дождик отбивал беспорядочную дробь по подоконнику, пенил лужи, и
скользил многочисленными ручейками, заливая асфальт. На улице пахло
долгожданной свежестью.