Найдя за занавеской таз и стоящий тут же кувшин с водой, я
умылся, отыскал в секретере писчие принадлежности и принялся
тщательно вспоминать, что же случится за следующий год, и на что я
смогу повлиять, чтобы сломить этот чертов принцип. Может быть, если
мне удастся сделать это раньше, то история, дойдя до развилки,
свернет в другую сторону? Да, появится альтернативная версия
развития этого мира, потому что в моей истории Петр второй умрет в
январе 1730 года, и этого не изменить. Ну и что? Меня это вообще
должно волновать? Я жить хочу, между прочим. А жить и здесь можно,
и к ночным вазам привыкну, не к такому привыкал.
Так 1729 год. Чем он примечателен? Да ничем он не примечателен.
Вообще инертный год. Из того, что помню: Меншиков умрет, ну и хрен
с ним. Петр зарубит идею о строительстве кораблей и модернизации
армии, вот это можно попробовать остановить, но такие дела за один
год не делаются, хотя попробовать можно. Так, пункт номер раз, я
поставил на бумаге единицу и кляксу вместо точки. Выругавшись,
достал новый лист, потому что пятно уже заняло почти половину
листа. На новом листе единицу выводил тщательно и аккуратно. Затем
написал «армия», а за цифрой два шло слово «флот». Но на любые
подобные начинания нужны деньги, значит под цифрой три — бюджет.
Так, что еще? А еще была помолвка с Екатериной Долгоруковой. Вот
этот финт точно нужно остановить. И под цифрой четыре появилось имя
княжны. Я помню об этом потому что княжна каких-то пары дней не
дождалась, чтобы стать императрицей. Об этом я тоже когда-то читал.
На этом мои знания того, что будет иссякли. Еще раз посмотрев на
список, я скатал его в трубочку и сунул в секретер.
Дверь отворилась, и без стука вошел Иван Долгорукий.
— Государь, я хотел бы предложить вам посетить...
— Нет, — я покачал головой. Мне нужно время, чтобы освоиться.
Подучить язык со всеми его старинными наворотами, покопаться в
библиотеке. — Я объявляю траур по Наташеньке, и собираюсь провести
его в молитвах и покаяниях.
— Но...
— Никаких «но», Ваня. Или ты хочешь оскорбить память великой
княжны? — я, прищурившись, посмотрел на него. Это был
вопрос-ловушка, одним их тех, на который невозможно ответить
отрицательно. И Иван ответил именно так, как о него
требовалось.
— Ты прав, Петр Алексеевич, это я, дурень только о твоем
спокойствии удумал, а об упокоении души Наталии Алексеевны и
позабыл, — он наклонил голову, показывая, как сильно раскаивается.
— Хоть ближников своих прими, которые за тебя радеют и денно, и
нощно.