Вспоминая в ролях утренний разговор с Войковичем, я продолжал
разглядывать окрестности. И размышлять. Что берутся трое работников
— правильно. Я к ним присмотрюсь, не понравятся — дам от ворот
поворот. Но Людмила Сергеевна мне показалась дельной женщиной. Не
скажу, что сразу разглядел её насквозь, но кое-что разглядел.
Злонамеренности не заметил. Со временем увижу и больше. А
виноградарь и винодел лишними не будут.
Механик опять же понадобится, как и садовник. Лентяи в
Антарктиде четыре экспедиции не зимуют, а работящие и умелые
усадьбе очень даже понадобятся. Тем более Глеб Иванович — фельдшер.
Будет кому за Владом понаблюдать, хороший фельдшер, да ещё с опытом
полярной экспедиции дорогого стоит.
Закуску принесли вдвоем — Анна Егоровна и Людмила Сергеевна.
Одной-то и неудобно было бы, тележка сюда не проедет. Один поднос с
мясом, рыбой, икрой, маслом. На другом яблоки, капустный салат,
натертая вареная свекла.
Вино «Карагаевское красное» и два бокала.
Ну, понятно. Я покорно принялся за капусту, Влад съел две ложки
икры, запивая красным кроветворным вином. Я же вино только
пригубил, и приналёг на свёклу. Влад ел, но без былого
энтузиазма.
— Ешь икру, тебе полезно — сказал я.
— Да как-то того... не лезет.
— Ешь-ешь, Ленина, вождя мирового пролетариата, икрой вылечили
от злодейской пули, и тебя вылечат.
Он съел, но, похоже, организм решил, что для него уже довольно.
Поймав мой взгляд, Анна Егоровна незаметно кивнула: учтём на
будущее.
Если бы будущее можно было предугадать...
Поели, попили, и, по барскому обычаю, разошлись спать.
Собственно, я-то никуда не пошёл. Улегся на диван в мезонине. Влад
пошёл к себе, его явно клонило в сон. Ну, ещё бы — еда сытная, да
ещё вино. А мне капуста со свеклою дарила мысли легкие,
возвышенные, которые парили высоко над землей, и я обозревал имение
с высоты спутника, наподобие гугль-карты. Обозревал, обозревал, да
ничего не выобозревал. На рукопись, что хранилась в письменном
столе, ничуть не похоже. Что ж, это было бы слишком просто. Дед
Захар, собравшийся помирать в сто двенадцать лет, до которых дожил
без серьёзных болезней — это умно. Я бы и сам не прочь. Особо
внимание на то, что по документам ему восемьдесят два. Тоже хорошо,
внимание не привлекает. В отличие от ста двенадцати. То есть жить
можно очень долго, но хвастать всему миру об этом совсем не
обязательно. И как он сказал? Будут звать меня на крестины? То есть
я, возможно, являюсь инициатором долгожительства? Или чем-то вроде
монтёра, просто соединяю жизнь субъекта с объектом? С Кунгуевкой,
сиречь с Карагаевкой? А бросит человек родовое гнездо, уедет
куда-нибудь в Аделаиду или Рио-де-Жанейро, что тогда?