И последним в составе
ставшей родной команды.
Но в середине второго
тайма Котаро нарвался на грубую игру и серьезно повредил
ногу. Рю тогда сильно испугался. Со всех ног бросился
с трибун вниз — где медкабинет он знал —
прошмыгнул мимо персонала и каким-то чудом оказался первым
у койки, на которой лежал брат. Взрослых тогда почему-то
не было вокруг.
Вообще никого не было. Только
Рю и неспособный сдержать слез Котаро. Для старшего
из братьев появление младшего стало маячком, надеждой.
Он знал, что замены у «Цунами» нет — все, кроме
основного состава, уже ушли из клуба, не видя причин
оставаться в месте, которое вскоре перестанет
существовать.
И потому пошел
на авантюру.
Братья чудом успели поменяться
одеждой. Один лег на койку, второй, стиснув зубы и изо
всех сил сдерживая боль, стоял рядом. Тогда выражение его лица
приняли за волнение, а занявшего место Котаро
Рю долго ругали за то, что «испугался
и перенервничал».
Седьмому номеру «Цунами» позволили
вернуться в игру.
И тренер, и игроки
прекрасно видели, что на поле вышел вовсе не Котаро.
Но остальные слишком плохо знали братьев, чтобы
различать их. В итоге никто не сказал ни слова.
И Рю смог добыть то, что каждый из «Цунами»
жаждал всей душой, — победу.
Только Котаро от этого стало
лишь хуже. Он сам отдал последние минуты на поле брату.
Сам попросил об этом. Сам сделал все, что было в его
силах, чтобы родной клуб выиграл. Но все равно было больно.
Слишком больно. Это были его минуты. Его семья. Его футбол.
Это было его время, которое больше
никогда не вернется. Моменты, которые Цубаки Котаро всей душой
желал прожить как можно дольше.
И это решение старший
из братьев себе не простил. Как бы ни хотел
верить в то, что все сложилось к лучшему.
А Рю, видя слезы брата, слыша
его слова, винил себя в том, что согласился. И тогда
родилась клятва: братья Цубаки однажды выйдут на одно поле под
одним номером, но друг против друга. И покажут такой
футбол, который войдет в историю.
Клятва, которая для одного слилась
с виной прошлого и обратилась сильнейшей мотивацией.
А для второго стала почти проклятием, горьким осознанием,
которое давило каждый день сильнее травмы и фальшивого
сочувствия окружающих.
Рю не сказал брату
ни слова. Чтобы тот шел вперед, не остановился
ни на миг. Шел для них двоих — и только.
Но не смирился и не забыл. Горечь утраты,
становившаяся с каждым днем стократ сильнее, со временем
обратилась упрямством. Мечтой. Недостижимым небом — для
которого нужны свои, особенные крылья.