- Пожалуйте в приемный покой, мэм, -
участливо проговорил служащий Комплекса, и София обнаружила, что,
задумавшись, пропустила момент, когда детей увели в операционные и
холл опустел.
Надо идти. Сегодня Мэри будут делать
имплантацию. Господи, если ты слышишь Софию Викторию Гамильтон,
сделай так, чтобы у девочки все прошло хорошо!
Несмотря на все усилия медиков,
поднять процент удачных имплантаций выше шестидесяти не удавалось.
Когда-то этот самый процент вообще равнялся сорока… Старшая дочь
Софии, Дороти Грейс, умерла на операционном столе, а скольким еще
знакомым капитана пришлось хоронить детей, не переживших
операцию…или подписывать согласие на эвтаназию малышей,
превратившихся в результате в растения, а потом тоже хоронить…
Да, Мэри сильная, но никто и никогда
– за полным отсутствием необходимости – не изучал воздействие
тарисситовой имплантации на небельтайнский организм. Надо ждать.
Ждать и молиться. Вон и Альма сидит в неудобном госпитальном
кресле, и сестра Агнесса застыла как статуя, только пальцы
шевелятся, перебирая четки… София присела рядом с
матерью-настоятельницей, опустила веки и приготовилась ждать.
Она не помнила, сколько прошло
времени, прежде чем явно огорченный голос вырвал ее из кокона
ожидания, страха и надежды.
- Капитан Гамильтон! Капитан!
- Да? Что?!
- Мне очень жаль, - высокий мужчина в
серой операционной робе, забрызганной кровью, неуверенно топтался
перед ее креслом, - но ваша внучка умирает. Вы желаете проститься с
ней?
- Нет! – София вскочила, пошатнулась,
слепо отбросила поддержавшую ее руку сестры Агнессы, - Боже мой,
нет! Только не это! Только не Мэри! – слезы, так долго
сдерживаемые, брызнули из глаз, лицо хирурга расплылось в неясное
пятно.
- Идем, София, - аббатиса не
позволила своему голосу дрогнуть, ладонь на локте разом постаревшей
однокашницы была жестка, как перчатка скафандра. – Девочка уж как
минимум заслужила право уйти рядом с теми, кто ее любил. Идем.
Странную, почти кощунственную идею,
возникшую только что в ее голове, тариссийка предпочла не
озвучивать. Подать Софии надежду сейчас было бы жестоко. Слишком
жестоко. Не по-христиански.
Коридор. Лифт. Коридор. Тамбур.
Лампы, приборы, люди в масках. Стол с поддержкой для спины и шеи.
Какая же она крохотная, эта девочка, её единственная внучка, её
последняя связь с прошлым, её последняя надежда на будущее… Она не
может подойти. Не может посмотреть в широко открытые глаза, из
которых уходит жизнь. Не может взять маленькую ручку. Не может. Не
может и все.