Со свойственной ему чопорностью Филимон переставил соусницу на стол и церемонно объявил:
– Соус Бешалонский а-ля-си-дуврец.
А затем, как и предполагает этикет, осведомился, кому из господ наполнить тарелки. Господа немного оторопели. Их молчание Филимон расценил как согласие. И обойдя стол по кругу, осчастливил каждого парой чайных ложек белой субстанции.
Теодор поглядел сначала в свою тарелку, потом на дворецкого с плохо скрываемым недоумением:
– Филимон, это что, все блюда на сегодня?
– Ни в коем разе, милорд. Будет ещё десерт.
Лицо Теодора ещё больше вытянулось. Направившегося к выходу дворецкого он проводил фразой:
– Будь любезен, пригласи сюда Густава.
– Всенепременно, милорд.
Но, Густава, оказывается, и звать не надо было. Через раскрытую дверь стало видно, как он сам решительным, или даже лучше сказать, грозным шагом направляется в обеденную залу. Лицо повара горело бордовым возмущением, глаза вылезали из орбит, поварской колпак сбился на бок, открывая всклоченные рыжеватые волосы. Белый форменный фартук, почему-то совсем не белый, держался только на одной тесьме.
Николь сразу заподозрила, что дело приобретает не совсем благоприятный оборот.
– Мой синьора, я не мочь так работать! – неистово начал жестикулировать Густав. – Я не мочь работать, я уходить! Этот страшный барышня, она меня без ножа застрелить! Без ружьё утопить!..
– Густав, – перебил возбуждённый поток междометий Теодор, – расскажи спокойно, что случилось.
– Я не мочь спокойно! Этот сумасшедший барышня, она строгать берёза, она варить берёза, она солить берёза, она толочь берёза! Берёза летать везде! В мой восхитительный жаркое – щепка, в мой ангельский суп – щепка, в мой изысканный фрикасе – щепка, – Густав заломил руки. – Мой синьора, или вы приказать этот страшный барышня никогда, никогда!!! не приближаться к кухня, или я уходить! И вы меня больше не видеть! – он решительно сорвал с головы поварский колпак и принялся яростно возиться с единственной оставшейся целой тесьмой фартука.
– Подожди, Густав, – остановил его Теодор, – ты о Дороти?
– Да, мой синьора, этот дьявольский барышня хотеть моя смерти!
Теодор, сдвинув брови, перевёл взгляд на Николетт:
– Где, позвольте спросить, эта ваша дьяволица в юбке?
Николетт лихорадочно придумывала слова в защиту своей чрезмерно энергичной служанки, которую, похоже, вот-вот попросят из дворца, когда она вдруг явилась в обеденную залу сама. С огромным подносом в руках, на котором красовалось блюдо с пирогами, бока которых кое-где изрядно подгорели.