– Я не знаю, к сожалению, – ответил я, – позже я спрошу у деда
или отца, и отправлю вам, хорошо?
– Вы меня очень обяжете, Матвей Михайлович, – томно сказала она,
– впрочем, я уже ваша должница после того, как из-за слабости моего
девичьего организма упала у вас в обморок. Надеюсь, вы не будете
требовать от меня ничего неприличного?
«Мне кажется, или это прозвучало так, как будто она надеется как
раз на обратное?» – с сомнением подумал я.
– Обморок… – сказал я вслух, – давайте же я вам вызову
доктора?
– Доктора? – удивилась она, уже забыв о своей мнимой слабости, –
нет, спасибо. Скажите лучше, был ли на дуэли доктор?
– Да, конечно, – кивнул я, – на всякой дуэли полагается быть
доктору. У нас был доктор Чешский.
Я чуть не прикусил себе язык, проклиная себя: «Зачем же я ей
назвал имя доктора?!»
– Доктор Чешский, – повторила она. – Знаете, Матвей Михайлович,
мне всё ещё немного нехорошо, я, пожалуй, заеду к нему, пусть он
меня проверит. Заодно и про дуэль спрошу: как врач, он должен был
быть лучше осведомлён о ране Валери.
Ошеломлённый тем, какое стройное обоснование она подвела своему,
в общем-то, продиктованному любопытством, визиту к доктору
Чешскому, я смог только сказать:
– Могу ли я ещё вам чем-то помочь, Анастасия Владимировна?
– Спасибо, Матвей Михайлович, – проводите меня до двери.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, она, чувствуя, может быть,
не вполне осознанно, мой Яр, сама опёрлась на мою руку и прижалась
ко мне горячим бедром гораздо больше, чем диктовала необходимость.
Какой контраст этот спуск составлял с прошлым разом, когда она едва
прикоснулась к предложенной мной из вежливости руке!
У двери она поправила платье и сказала:
– Спасибо вам, Матвей Михайлович, за всё.
– Рад помочь, – кивнул я.
Мгновение она постояла, задержав взгляд на моих губах, будто
ждала, что я её поцелую. Я же таращился на неё с видом самым
бестолковым, давая ей понять, что, если очень надо, целовать ей
меня придётся самой.
Я знал, что по её глупому, промытому любовными книжками и
сериалами мировоззрению, девушка должна быть неприступной и гордой.
А значит, сама она меня не поцелует.
Мой расчёт оказался верным.
– Прощайте, Матвей Михайлович, – с надрывом прошептала она. В её
глазах я прочитал глубокое разочарование моей несообразительностью.
То есть, в том, что она приняла за несообразительность. В том, что
на самом деле было холодным расчётом.