Я облегченно вздохнул: наконец-то прозвучал «последний
довод»!
- Значит, и учение Маркса подлежит совершенствованию! – заявляю
решительно. - Гегель правильно писал – развитие включает отрицание.
Но если вы ничего не отвергаете, ничего не пересматриваете, то
какое может быть развитие?
- Пересмотр основополагающих идей – это, вообще-то, ревизионизм,
- холодно заметил главный идеолог.
- Не согласен! – живо возразил я. - Посмотрите сами, разве Ленин
использовал марксизм в чистом виде? Нет, он творчески переработал
учение, ведь ни Маркс, ни Энгельс не допускали того, что в России,
аграрной феодальной стране, вообще возможно построить социализм,
разве что лет через сто пятьдесят. А Владимиру Ильичу это
удалось!
Михаил Андреевич замер. Еще в далекой молодости его пленил
марксизм - своею верностью, предельной истинностью, и он всю свою
жизнь положил на то, чтобы сберечь те самые устои, на которые
покусился наглый мальчишка-лауреат.
- И почему бы вам, Михаил Андреевич, - молвил я вкрадчиво, - не
стать тем человеком, который переосмыслит наследие Маркса и Ленина,
приведет его к тождеству с нынешней реальностью?
Суслов облизал пересохшие губы, и вдруг его моложавое лицо
как-то разом постарело, обрюзгло. Михаил Андреевич застонал, стон
оборвался хрипом.
Я метнулся к нему, поминая черта, рывком расстегнул пиджак и
положил ладонь на впалую грудь, успокаивая трепетавшее сердце,
расширяя сосуды. Атеросклеротические бляшки – да целые бляхи! –
медленно таяли, как рафинад в кипятке, распадаясь на безобидные
углеводики.
«Инфаркт миокарда! - хмурился я, «читая» старый, запущенный
организм. – Сейчас мы его… Кислородом по некрозу… Вот та-ак… Что
тут еще? Сахарный диабет II типа… Последствия туберкулеза – вот
почему он так простуды боится… Ладно, с туберкулезом потом…
Атеросклероз сердечных сосудов… Коронарная недостаточность…
Стенокардия сильнейшая…»
Моя правая ладонь огладила левую руку Суслова, снимая боль.
Минут пять я лечил старый, запущенный организм.
- Лучше? – обронил напряженным голосом.
- С-спас-сибо… - выдохнул Михаил Андреевич. – Отпустило, вроде.
И рука не болит… К-как это у вас получается? В-вы, как тот
монгольский знахарь…[7]
- Скорее, как филиппинский хилер, - хмыкнул я невесело. Ойкнул
про себя, но постарался успокоиться: вряд ли Суслов свяжет мой
промах с кодовым названием операции КГБ. – Я редко прибегаю к этим…
э-э… фокусам, и никто о них не знает. Даже папа с мамой! Михаил
Андреевич… - я заговорил просительным тоном ученика,
отпрашивающегося с урока: - Большая к вам просьба – не
рассказывайте, пожалуйста, никому о лечении. А то, боюсь, запрут в
лаборатории и станут изучать!