– Я вас не понимаю, – сказала Регина, глядя в чёрные, полыхающие гневом глаза. Надо же, бритый – а всё же красив. Редко встречается такая совершенная форма головы…
Жрец с ненавистью прошипел что-то, почти по-змеиному, поминая чьё-то очень уж знакомое имя, и в голове у Регины отозвалось:
«Не лги, смертная! Здесь, в храме Ану-бисса, нет речевых барьеров! Ты отлично меня понимаешь! Последний раз спрашиваю: где украденный тобою Жезл?»
Регина сморгнула. Ещё раз. Видение не исчезло. Мужские пальцы по-прежнему впивались в плечи, в воздухе зависала дымная пелена от неведомых приторно-сладких благовоний – даже глаза щипало. Но главное – царила духота, как в июльский солнцепёк. Всё это – и обжигающая, как в парилке, влажность, и слёзы, невольно проступившие, и боль в плечах – ощущалось столь же явственно, как коллоидная оболочка нитроглицериновой капсулы в подъязычье и ментолово-масляное послевкусие сердечных капель, сохранившееся на языке. Всё творилось на самом деле.
– Я поняла вопрос. Но не поняла, каким образом он относится ко мне, – ответила спокойно. Какой-бы дрянью её только что не окурили, та лишила её сопротивления, но не способности соображать. Похоже, или её принимают за другую, или…
За другую, холодно ответила сама себе. Ту, что устроила шоу на похоро…
Мир дёрнулся и взорвался болью – отчего-то в левой щеке. Даже навеянная извне непрошибаемость не спасла от ошеломления. Пощёчина? Её что, ударили? Её?
Навязанное безразличие треснуло, как пустой горшок, хлопнувшийся об пол. И в эту трещину заползал потихоньку страх – ну, как без него? – и сопутствующая злость. Её, независимую, уважающую себя женщину – и так унижать?
Жрец, кажется, замахивался для новой оплеухи, но короткий оклик заставил его замереть, а затем склониться в поклоне перед новым действующим лицом, плохо различаемым в полумраке и дымке курильниц. Голос, низкий, недовольный, рокотал что-то, выговаривая злющему служителю неведомого культа.
«Жезл меняет владельцев лишь по своему желанию, ты забыл, Инхамон? Ему может не понравиться твоё обращение с новой владелицей. Прочь. Я сам поговорю с ней».
К Регине шагнул совсем иной представитель жреческой касты: невысокий, сухощавый, уже немолодой, а главное – в более приличном виде, задрапированный в одеяния, шитые золотом. Голову его, впрочем, бритую, как и у остальных, венчала небольшая тиара.