Между голубыми и зелеными папками, пространство стола заполняли
обложки красного, коричневого и желтого цвета: доклады агентов из
других стран, сводка происшествий по столице и такая же сводка по
читариам[28] Фрейвелинга.
В таком устройстве Бенедикту было очень легко ориентироваться,
хотя он и не смог бы никому объяснить, почему выбрал те или иные
цвета для означенных направлений деятельности кансилии. Да он и не
пытался объяснить, принимая причуды своего сознания, как должное.
Главное — работает!
Вот как сейчас. Один взгляд на стол и в голове — полная картина
работы ведомства. Голубых папок нет, зеленых две и обе весьма
пухлые от обилия находящихся внутри бумаг, по одной средней толщины
папке красного, коричневого и желтого цветов. То есть — срочных
донесений нет, а по остальным делам — все как обычно.
На миг барону захотелось вскочить, схватить папки и с воплем
сбросить их со стола.
“Ничего не происходит, да? Ничего важного, сукины дети, не
происходит!? А что же сейчас было на Совете? Что, я вас
спрашиваю!?”
Но вместо этого молодой человек лишь громко, но безо всяческих
проявлений злости или раздражения, крикнул:
— Рико! Зайди!
Секретарь кансильера находился в смежной комнате и на зов явился
моментально.
— Ваша светлость?
Он был похож на монастырского служку. Маленький, худенький, с
лицом неприметным и какие-то мелким. Редкие волосы были с пугающей
скрупулёзностью зачесаны назад, подчеркивая растущую ото лба к
макушке лысину. Лицо его отражало усталость от “многие знания”,
которые, как известно, “многие печали”.
— Давай-ка, голубь, собери мне всех. И быстренько. У нас много
работы.
Секретарь кивнул, видимо, его чутких ушей уже достигли слухи о
произошедшим сегодня в Совете, и не говоря ни слова выскользнул за
дверь. А спустя примерно полчаса Бенедикт, не тратя времени на
обвинения своих сотрудников и поиск виноватых в сегодняшнем
провале, уже ставил задачи.
Перед ним, на стульях, расставленных полукругом, сидели главы
всех четырех официумов коронного сыска: перлюстрации, агентуры,
наблюдения и дознания. Безземельные дворяне, третьи и ли даже
четвертые сыновья, не имеющие право даже на родовую приставку к
имени. Все они были довольно молодыми людьми, как, впрочем, и
большая часть сотрудников ведомства. Секретаря барона — Энирико,
идущего на четвертый десяток, на их фоне можно было назвать
стариком.