— Я буду. Всегда буду честной.
— Хорошо. Честность - лучшая политика.
Его рука отпускает мою шею и скользит к пояснице. Прижимаясь к моей спине, он толкает меня вперед, заставляя отойти от стола и дать горничным выполнить свою работу.
— Поймите Алихан Ахматович у нас в семье было принято убирать за собой, мне совсем не трудно навести порядок.
Уборка на кухне была бы мне крайне полезна, она помогла бы мне отвлечься.
— Хан, — говорит он.
— То есть как? — в замешательстве спрашиваю я, замирая на месте.
— Хан, называй меня просто Хан и давай на ты.
Я киваю, удивленная тем, что он хочет, чтобы я называла его сокращенно.
— Горничным платят за то, что они убирают за моими гостями и за мной. Если бы мы убирали бы сами, то мне пришлось бы их уволить. А им нужно кормить свои семьи. Так что не отбирай «хлеб» у людей, пусть работают.
— Тебе не кажется, что ты говоришь как-то грубовато?
Задавать ему вопросы - смелый шаг для меня. Я знаю, что он не обязан мне отвечать.
— Грубовато значит... — посмеивается он, но это совсем не веселый смех. — Я не грубый, я конкретный. Я хорошо плачу, но и спрашиваю соответствующе. Тебе предстоит многое узнать обо мне, а сейчас пойдем. Нам пора готовиться ко сну.
Он поворачивается и начинает выходить из кухни. Бросив взгляд на окно, я понимаю, что на улице только-только начинает темнеть. Сейчас не может быть позже восьми.
Действительно ли он ожидает, что я лягу спать прямо сейчас, или он имеет в виду что-то совершенно другое, говоря о том, что надо готовиться?
Мы проходим мимо многочисленных охранников, я тихо следую за Ханом, не желая привлекать к себе лишнего внимания.
В моей голове все настолько перемешалось, что кажется абсурдным. У меня только что был вполне цивилизованный ужин с моим похитителем, который рассматривает меня как собственность.
Интересно, что сделало его таким мрачным и холодным? Что превратило его в человека, который принимает женщин как оплату? И самое главное, осталось ли в нем хоть что-то хорошее?
Я отчаянно хочу, чтобы осталось. Потому что в данный момент, я думаю, что остатки добра внутри него - это единственная надежда, которая у меня есть.