Она, однако, успела уже выскользнуть
из-под его руки, и теперь ее смеющиеся глаза глядели на принца с
деланной укоризной.
– Слушай, мы с тобой совсем подорвем общественную нравственность
Итилиенской колонии.
– Было б чего подрывать, – проворчал он. Йовин меж тем
перепорхнула солнечным зайчиком на дальний конец ложа, как была –
голышом – уселась там, скрестив ноги, и принялась приводить в
порядок свою пшеничную шевелюру, бросая по временам на Фарамира
быстрый внимательный взгляд из-под опущенных ресниц. В одну из их
первых ночей он полушутя сказал ей, что одно из самых ярких и
утонченных наслаждений, доступных мужчине, – наблюдать, как любимая
поутру расчесывает волосы, и с той поры она постоянно оттачивала и
шлифовала этот их ритуал, ревниво наблюдая за его реакцией: «Тебе
по-прежнему нравится, милый?» Он усмехнулся про себя, вспомнив
князя Имрахиля: тот утверждал, будто северянки, при всех их внешних
достоинствах, в постели являют собою нечто среднее между снулой
рыбиной и березовым поленом. «Интересно, это мне так крупно
подфартило или, наоборот, – ему, бедолаге, всю дорогу не
везло?»
– Я сделаю тебе кофе?
– Вот уж это точно подрыв общественной нравственности! –
расхохотался Фарамир. – Княгиня Итилиенская на кухне – ночной
кошмар ревнителя аристократической чопорности...
– Боюсь, им придется смириться с моей дикостью и
невоспитанностью. Сегодня, к примеру, я собираюсь на охоту – хочу
приготовить на ужин настоящую запеченную дичь, и пускай они там все
полопаются от возмущения. А то стряпня здешнего повара мне уже не
лезет в горло: парень, похоже, изо всех приправ знает только мышьяк
и стрихнин.
«Пускай съездит, – подумал он, – тогда, может, прямо сегодня и
начнем Игру?..» Последнее время их с Йовин стали
беспрепятственно выпускать из форта – по одному; что ж, и на том
спасибо, система заложников тоже имеет свои плюсы.
– А ты мне сегодня почитаешь?
– Обязательно. Ты опять хочешь про принцессу Элендейл?
– Н-ну... В общем, да!
Вечернее чтение тоже стало для них ежедневным ритуалом, причем у
Йовин было несколько любимых историй, которые она, как ребенок,
готова была слушать снова и снова. Сама девушка – как, впрочем, и
почти вся роханская знать – ни читать, ни писать не умела, так что
волшебный мир, раскрытый перед нею Фарамиром, совершенно поразил ее
воображение. Собственно говоря, с этого всё и началось... Или
раньше?