Пока я пил кофе, размышляя о насущном, Ушаков тем временем
расположился в кресле напротив стола, возле которого я стоял,
потому что за ночь уже задницу отсидел так, что один только вид
кресел вызывал стойкий позыв к рвоте, поэтому садиться я не
собирался.
— Устал, Андрей Иванович? — я снова отхлебнул из чашки кофе и
поморщился.
— Не без этого, государь, — Ушаков протер лицо руками и только
после этого посмотрел на меня.
— Тебе бы отдохнуть чуток, — поставив практически пустую чашку
на стол, я повторил жест Ушакова, протерев лицо обеими руками.
— Вот скотину эту поймаю и отосплюсь, — мрачно сообщал он, глядя
исподлобья, словно подозревая меня в том, что это я прячу где-то
здесь сбежавшего государева преступника, которого уже три дня не
могут найти, хотя ищут тщательно.
— Ну куда Ванька мог деться? — для меня исчезновение Ивана
Долгорукого оказалось полной неожиданностью.
— Не знаю! С сестрой в бега подался, — в сердцах воскликнул
глава Тайной канцелярии.
— У Шереметьевой искали?
— К Наталии Борисовне первой наведались. А потому еще несколько
раз, когда мимо пробегали. Нет его там, более того, не появлялся
Иван Долгорукий у своей невесты.
— Да как вы умудрились такую приметную личность как Ванька
вообще потерять? — я потер шею. Жесткий ворот камзола натирал шею
так, что на шее оставались следы, даже кружевной воротник рубахи не
спасал.
— Да вот умудрились, сукины дети, учить еще их да учить.
— Плетьми? — я прикусил губу, чтобы сдержать неуместную здесь и
сейчас улыбку.
— Если потребуется, — жестко ответил Ушаков и поднялся из
кресла, поведя плечами. Наверное, ему хотелось потянуться как
следует, но мое присутствие действовало как хороший такой
сдерживающий фактор. — Ты точно своего любимца не прячешь,
государь? — он подозрительно посмотрел на меня, чуть сузив глаза, а
я едва не поперхнулся от такого заявления.
— Ты совсем ума лишился, Андрей Иванович? — спросил его так
ласково, что тот вздрогнул.
— Извини, государь, Петр Алексеевич, уже бред несу. Наверное,
точно поспать нужно. Но как это злодей Ванька умудрился уйти от
меня? Не понимаю. Словно колдовством глаза отвел, окаянный, — и он,
поднявшись из кресла, побрел к выходу.
— А ты зачем приходил-то? — опомнившись задал я ему вопрос.
— Чтобы предупредить, что скоро Шереметьев жаловаться прибежит.
Уже грозился, только забота о твоем здоровье не позволяет дружку
сердечному тебя государя кляузами огорчать. Вроде бы нельзя в одном
и том же месте несколько раз одного преступника ловить... Дурость,
вот ей богу дурость.