– Папа, да сделай хоть что-нибудь! – ударил мне в спину истошный крик моего сына.
Мы неслись сквозь плотный тягучий туман, и люди по мере нашего продвижения в их массе таяли, превращаясь в ничто; а я все бежал, пронизывая бесплотную толпу, пока не врезался лбом в возникшую передо мной сосну и не свалился на землю.
Лежа, я зачем-то кинул в бородача с факелом шишкой, и она пролетела через него, в районе груди, попав в Бакса, – который, по всей видимости, промчался сквозь факельщика и последовал моему примеру, чувствительно войдя в соприкосновение со стволом дерева.
Два здоровых мужика, беспомощные, как младенцы, сидели на сырой земле и, кусая губы, смотрели на призрачного бородача, как тот делает шаг к столбу со старухой… поднимает факел над головой… и мне вдруг мерещится, что у столба вовсе не старуха, а моя жена, оставшаяся с байдарками, а на палаче развевается широкое бело-серебряное одеяние…
– Папа, да сделай хоть что-нибудь!
Топот конских копыт позади меня громом прокатился по лесу – и я весь сжался, ожидая, что это будет первый и последний звук – первый за все время этой невероятной казни и последний в моей жизни… и я еще успел увидеть, как факельщик недоуменно оборачивается…
Словно выключили невидимый кинопроектор – ни столба, ни дядьки с факелом, ни толпы, ни опушки. А на том месте, где только что была груда вязанок хвороста, росла семья молодых маслят. Глянцевых, упругих и наверняка не червивых.
Во всяком случае, мне так показалось.
Бакс встал, пнул грибы ногой и изо всех сил ударил кулаком в дерево, разбив руку в кровь. Потом он коротко всхлипнул, провел тыльной стороной ладони по лицу и стал похож на рыжего клоуна. На плачущего рыжего клоуна.
– Сволочи, – ни к кому не обращаясь, выдавил Бакс. – Мрази поганые… Ишь, расколдовались…
– Папа, – тихо спросил подошедший Талька, – ты очень больно ударился?
– Сволочи, – еще раз буркнул Бакс.
– Кто? – я попытался улыбнуться и не смог.
Он не ответил.
…Через два с половиной часа мы вышли к байдаркам. Моя жена чуть не убила нас всех, но мы покорно выслушали ее аргументы в пользу нашей общей никчемности и бестолковости и принялись готовить еду.
До вечера мы почти не разговаривали. А перед самым сном мы с Баксом выпили по два стаканчика. Молча.
Талька сидел рядом.