—
Ага, у себя, — кивает Наташа, хлопая на меня глазами, тянется к селектору, —
Антон Викторович, тут Хмельницкая пришла.
—
Да неужели, — откликается Верещагин из селектора, и на меня снова накатывает
эта брезгливая тошнота. Сколько раз я ждала тут его вызова, и у меня все
замирало.
—
Заходи, — шепчет мне Наташа, — и удачи, Ир.
Мне
бы не удачи, мне бы успокоительного. Антиозверина какого-нибудь. Чтобы я точно
знала, что, выходя из этого кабинета, мне не понадобится смывать кровь с рук.
Интересно,
есть ли надежда, что Верещагина отпустило с его идиотизмом? Ну, тачку-то он вернул,
может, все-таки?..
Не
знаю, на что надеюсь после этой его мерзкой выходки в моей машине. Но возможно,
что я все-таки закончу свои дела и мне не придется ездить в клуб через день,
чтобы разгрузиться.
—
Проходите, Ирочка, проходите, — слащаво цедит мудак, как только я оказываюсь в
его кабинете, — я уже вас ждать замаялся.
Нет,
не очень похоже, что у нас сложится адекватный диалог. У Верещагина явно что-то
свое на уме вертится, и я там — в главной роли.
Я
не хочу никуда проходить. Надо. Но я не хочу. Не хочу оказываться с ним рядом.
Поэтому
некоторое время я стою, смотрю в глаза ублюдка, по которому сохла два года и
пытаюсь отключиться от этой чертовой боли, что сейчас сводит некую часть моей
души. На самом деле — половина моего состояния обеспечивается этой болью.
Вот
почему? Почему я всегда выбираю только одних мудаков? Почему не могу сделать
нормальный выбор? Почему я не увлеклась, мать его, послушным Сережей из клуба,
а вот Антон Верещагин — эта на редкость смазливая гадина — сейчас заставляет
меня испытывать эту судорожную яростную боль от бесконечного разочарования?
Антон
смотрит на меня. Даже не смотрит — а таращится.
Таращится
и молчит. Только что — по тону было ясно, собирался начать очередную свою
мудацкую тираду, а сейчас завис и пялится.
Кажется,
апперкот я ему своим видом все-таки выписала. Ну что ж, уже утешение, уже не
зря старалась. Теперь осталось послать его на хрен пару тысяч раз.
Я
все-таки прохожу к его столу, и кладу прямо перед его лицом свое заявление.
—
Подпишите, Антон Викторович, — язвительно бросаю я, скрещивая руки на груди.
Хоть как-то бы отгородиться от него.
А
потом мой взгляд цепляется за предмет, который Верещагин вертит в своих длинных
пальцах. И мне перестают быть нужны даже его слова. Вполне себе ясно, зачем он
притащил это с собой на работу.