Не считая живности, Карабас населяли солдаты, зэки, вольнонаемные мастера и надзиратели. Зэки с солдатами жили годами, сроками, одни – службы, а другие – заключения. В лагере была устроена фабричка, где сколачивали одинаковой формы сапоги – весом в пуд – для таких же лагерей. Будни дышали кислыми щами и текли долго, тягостно, наплывая, будто из глубокой старины.
Содержались служивые жалованьем да пайкой. Получку десяток лет не прибавляли, но со временем она и не убавилась. Втихую, правда, поговаривали, что за такую службу должны бы когда-нибудь прибавить. Полагая про себя, что существенную часть жалованья утаивают, служили поплоше, чтобы не прогадать. А начальство радо было по всякому случаю заявлять, что службу несут плохо, даром получают жалованье. На том и стояли. Что до пайки, то летом ее приходилось урезать, чтобы скопить хоть что-то на зиму; также и осенью недоедали, откладывая про запас. А нагрянет январь, запасов этих – разве что воробья прокормить, и неизвестно, ради чего столько времени терпели. Зэк – тот своего потребует, хоть зарежется. Надзиратель – утайкой сворует, а служивому откуда взять? Что доставляют из полка, не взвесишь. Говорят, снабжают по нормам, а какие они? Начисляют живым весом, будто не понимают, что живой вес утрясается, ужаривается, а то и пропадает пропадом. Вместо питания – один комбижир. А тот жир что вода – сыт не будешь, да и воротит с души. Вместо яблок – сухофрукты. Чай подменяют жженкой, смолой чайной. Куда ни глянь, повсюду теснят, ужимают. Толком не служили, а выживали как могли, но если нажрешься досыта, то дальше уж не хочется почему-то жить.
Капитан никогда не распускал языка до того, чтобы жаловаться на свою судьбу. Жаловаться – значит искать виноватых, увиливать, а он этого не умел. Попавши в караульную роту, Хабаров скоро понял, что никакой службы здесь нет. А есть одно лихо на всех, одна лямка, чтобы волочь и лагерную баржу, и тех, кто на ней катается, нагуливая блевоту. Поэтому Иван Яковлевич не любил лагерного начальства, не уважал выездных судов, когда в клуб загоняют толпами зевак и выносят на люди приговор, пускай и виноватому человеку. Это же горе, и присутствовать при нем должны, как на похоронах, разве что родные и близкие, кому дорог, а не выставлен напоказ, под плевки этот одинокий человек. Хабаров тянул лагерную лямку, не делая послабленья ни себе, ни зэкам или солдатушкам. Всякий проживал в лагере свой срок, но там, где могли бы только помереть в одиночку, жили скопом, укрепленные теснотой, что не дала бы упасть даже мертвому.