Сам Иисус не обнаруживал никаких внешних признаков аскетизма, ограничиваясь молитвой или, вернее, размышлением на горах и в уединенных местах, где всегда человек искал Бога. Это высшее понимание отношения человека к Богу, которое и после него могли воспринять лишь очень немногие, – выливалось у него в одну молитву, составленную им из фраз, бывших в ходу у иудеев и до него, и преподанную им своим ученикам.
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да прийдет царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». В особенности он настаивал на той мысли, что Отец небесный лучше нас знает, что нам нужно, и что просить у него нечто определенное есть почти богохульство.
Здесь Иисус сделал лишь выводы из великих принципов, выставленных иудаизмом уже ранее, которые, однако, официальные классы стремились все больше и больше забыть. Греческая и римская молитва почти всегда носила в себе пятнающие ее черты эгоизма. Никогда языческий жрец не говорил верующему: «Если ты принесешь дар свой к жертвеннику и вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и прежде помирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой». Только иудейские ветхозаветные пророки, особенно Исайя, в своей ненависти к жертвоприношению провидели истинную природу почитания, которым человек обязан Богу. «К чему мне множество жертв ваших? – говорит Господь. – Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота… Курение отвратительно для Меня… Ваши руки полны крови… Очиститесь. Удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло, научитесь делать добро… тогда придите». В последнее время некоторые из учителей, Симон праведный, Иисус, сын Сирахов, Гиллель почти постигли истинную суть Закона и объявляли, что, выражаясь коротко, она не что иное, как справедливость. В иудейско-египетском мире Филон одновременно с Иисусом пришел к идеям равной моральной высоты и святости и – как следствие этого – не придавал значения установленным обрядностям. Шемайя и Авталион неоднократно высказали себя весьма либеральными толковниками. А вскоре равви Иоханан поставил дела милосердия даже выше изучения Закона. Тем не менее, только Иисус выразил мысль с полной определенностью и силой.