С утра Валюша с виноватым видом вытирает с кухонного стола засохшие разводы пролитого пойла, сминает пластиковые бутылки и картонные коробки, складывает их в пакет. Туда же вытряхивает ощетинившуюся бычками пепельницу и заходится кашлем.— Танька, твою мать! — Подпрыгивает он, заметив меня, и тут же заводит свою привычную шарманку: — Тань, дай это… чирик… мать вечером отдаст…Я лишь улыбаюсь:— Ага… Будто у меня он есть… — Прохожу мимо Вали, в надежде гремлю чугунными крышками грязных сковородок, загромоздивших двухконфорочную древнюю плиту, но в них, кроме пригоревших остатков жареной картошки, ничего нет. Живот предательски урчит и грозит прилипнуть к спине. В холодильнике с названием «Полюс», когда-то выданном отцу на заводе в счет зарплаты, тоже пусто, как на полюсе — мамины собутыльники сожрали даже заныканную в морозилке курицу.Я не злюсь — давно уже поймала дзен.Спотыкаюсь о Валюшин мешок, выхожу из провонявшей сигаретным дымом и перегаром кухни в прохладную прихожую и направляюсь к двери.Естественно, я иду к Ви. Куда же мне еще податься?Три года назад, я, как обычно, сидела на подоконнике и придумывала сотни разных жизней людям из дома напротив, когда во дворе остановились грузовая «ГАЗель» и блестящая черная легковушка. С высоты третьего этажа я долго наблюдала за тем, как несколько здоровяков тягают из крытого пыльного кузова красивую мебель и дорогую технику и скрываются со своей ношей в подъезде, тяжело протопав мимо нашей разбитой входной двери на этаж выше. Наблюдала за прекрасной молодой блондинкой в светлом спортивном костюме со стразами, и стразы эти на солнце слепили глаза. А еще наблюдала за девочкой, что вышла из машины вслед за гламурной мамой, медленно прошаркала к скамейке, села на нее и безучастно уставилась в одну точку.Девочка казалась настоящей Мальвиной из сказки — потому что у нее были прекрасные волнистые голубые волосы. А еще на ней были черно-синие полосатые гетры, кеды и пышная юбочка. И растянутый полосатый свитер в тон. И густо подведенные черным глаза.И у меня, тринадцатилетнего стриженного под «горшок» существа, одетого в джинсы и толстовку брата, вдруг от восхищения перехватило дух.Потом я узнала, что девочку зовут Вика и что родители ее развелись, что она на год старше меня и учится в гимназии в исторической части города… Соседи говорили про новых жильцов многое, но я поверила лишь в то, что их появление здесь — знак свыше. И каждое утро, когда Вика, нахохлившись, обгоняла меня, выходя из подъезда, я долго смотрела ей вслед… едва сдерживаясь, чтобы не пойти за ней, шаг в шаг, и оказаться в ее волшебном мире.Появление Ви в моем доме ознаменовалось еще одним чудом — с того дня мама не пила. В «Полюсе» завелась еда, в шкафу — два новых девчачьих свитера, в дневнике, на нужной строчке — родительская подпись.Она устроилась на работу, исправно трудилась в две смены и даже обещала порадовать меня новогодним подарком… Порадовала.В тот день в школе подводили итоги первого полугодия — в журнале напротив моей «горемычной» фамилии в ряд сияли пятерки, потом ученики старательно оттирали тряпками с парт собственноручно написанные маты, а потом я, радостная, вприпрыжку бежала домой. Мимо витрин, в которых весело подмигивали гирлянды.Но домофон в сотый раз пропел и стих, а окна третьего этажа остались холодно-темными. Я присела на скамейку, где когда-то сидела Мальвина, и так же безучастно уставилась вдаль. Мне хотелось сохранить безучастность, несмотря на то что мороз крепчал, а кроссовки брата и его осенняя ветровка делу никак не помогали. Несмотря на то что очень скоро онемели пальцы ног и руки, а джинсы прилипли к коленям. И безучастность действительно пришла — я закрыла глаза и начала засыпать.— Эй, мальчик! — чей-то звонкий голос вернул меня с того света. — Что с тобой? Ты откуда? Как тебя зовут?— Таня… — едва слышно ответила я и заметила удивление в широко распахнутых карих глазах, густо подведенных черным карандашом.***