Мы носим лица людей - страница 19

Кухонный стол покрыт толстым слоем муки. Мука на моих пальцах, щеках и волосах, мука в воздухе… Закусив верхнюю губу и раздувая ноздри, я сосредоточенно пытаюсь склеить начиненный творогом кружочек теста.Я всю жизнь понемногу чему-нибудь и как-нибудь училась — папа каждые каникулы отстегивал немалые деньги на детские лагеря с развивающими и обучающими программами. Но вот лепить вареники в них не учили.— Тут вот так, а здесь — так. Видишь? — в сотый раз показывает технологию их лепки бабушка, но мои деревянные пальцы не хотят подчиняться.— Грандма, чего вы хотите от барышни, которая до этого дня думала, что вареники растут на деревьях? — Макс стоит у меня над душой и жутко нервирует.— Я не настолько тупа! — выкрикиваю, морщась от присутствия муки даже в носу.— Вообще-то у нее получается лучше, чем у некоторых болтливых мальчишек… — Бабушка хватает Макса за щеку и пачкает в муке. — А ты, мой хороший, если еще раз ввяжешься в драку и придешь домой в синяках — получишь снова! Но уже ремнем по заднице!Макс смиренно кивает и забирает у меня калечный вареник:— Эй, израненный солдат… Хочешь со мной?Я помню, что далее в списке дел Макса значится выгул чужой собаки, поэтому подрываюсь из-за стола как ошпаренная:— Хочу!В прихожей Макс открывает белую дверь с круглой блестящей ручкой, щелкает выключателем. Поморгав, в кладовке загорается тусклый свет, явив миру несколько огромных картонных коробок. Макс открывает одну и с гордостью приглашает меня заценить содержимое. Кеды… Залежи синих вьетнамских кедов.— В 1957 году в Союзе проходил Шестой всемирный фестиваль молодежи и студентов, на котором собрались юниоры со всех идеологически свободных континентов… В то время мальчики из образцово-показательных советских семей носили ботинки или сандалии, но популярность кедов преодолела даже железный занавес — к ним обратилась и наша прогрессивная и широко мыслящая молодежь… — вещает Макс, но я бесцеремонно его перебиваю.— Откуда?!— Баба Света когда-то работала в торговле и во времена дефицита выписала целый контейнер. Тут есть еще ящик зеленых шапочек… Знаешь, когда мы с парнями станем культовыми музыкантами, эти кеды уйдут за большие деньги — они станут нашим эксклюзивным мерчем!Мое воображение снова пускается вскачь и рисует толпу ущербных личностей в кедах и стремных шапочках, поклоняющихся Максу, как божеству, и я начинаю хихикать. А ведь это прикольно. Не бренды — настоящие и поддельные — делают нас людьми.Людьми нас делают наши поступки.— Кома, мне нужен тридцать шестой размер. А еще мне нужна шапочка — решительно заявляю я, и Макс, матерясь, пускается на их поиски.Мы еще долго стоим перед зеркалом и хохочем, показывая друг на друга пальцами — я в «суперэксклюзивном мерче» и клетчатом платьице, и Макс — в клетчатой рубашке. Двое в зеркале, с одинаковыми глазами и веснушками на носу, кажутся счастливыми и… влюбленными. Сердце подпрыгивает и взрывается, я пытаюсь вдохнуть. Из последних сил надеюсь, что Макс этого не заметил, но он пристально глядит на меня через стекло. А потом отводит взгляд и натягивает до бровей шапочку.***Огромный черный лабрадор с детским восторгом носится по широкому полю, сразу за которым начинается бетонный забор с рядами ржавой колючей проволоки, а за ним — насыпь заброшенной железной дороги с останками перевернутых вагонеток. Над головой в розовом закатном небе зависли золотые перышки облаков, звенят комары, гудят протянувшиеся между высоковольтными опорами провода линий электропередач.Мы с ребятами сидим на окраине промзоны, на заросшем высокой травой пригорке, и я, вытянув худые ноги, любуюсь своими синими кедами. Такие же в пору беззаботной юности были у папы. Такие же есть у ребят. Теперь и я являюсь их счастливой обладательницей. И моя радость очевидна, потому что они дают мне свободу.Моего плеча едва касается плечо Макса. Перевожу взгляд — брат, запрокинув голову, смотрит в темнеющее небо. Его скулы такие острые, что можно порезаться… Уши закладывает странная запредельная тишина. Он красивый. Значит ли это, что красива и я?..Ли, покусывая травинку, задумчиво произносит:— Знаете, люди, я почему-то уверен, что именно этот момент буду помнить даже спустя пятьдесят лет. — Он откидывается на локти и глубоко вздыхает.— Жаль только, что здесь сейчас нет Славки… — добавляет Ротен. — Кома, о чем задумался?— О том, что когда-нибудь, спустя много лет, мы все будем протирать в офисе штаны за двадцаточку, иметь семьи, ипотеку, и из развлечений у нас останутся лишь поездки в гипермаркет по выходным. Наш запал пройдет, жизнь станет размеренной и бессмысленной… Все это когда-нибудь случится и с нами. — Макс переводит взгляд с неба на нас. И мне кажется, что он действительно только что побывал на небе, но в нем никого не увидел, оттого его глаза переполнены болью, страхом и тоской…Оказывается, в редкие сокровенные минуты Макс может быть и таким.Как мало я его знаю. И впервые в жизни так сильно, до дрожи, за кого-то беспокоюсь.— Послушай! — Мои слова выходят хриплыми. — Ты прав: мы все когда-нибудь станем взрослыми… Но мы не обязаны жить именно так. А вы: ты, Ли, Ротен — уже сейчас можете сказать, что не зря пришли в этот мир!..— Нам еще есть к чему стремиться! — подает голос Ли. — Я хочу стать врачом. Спасать жизни людей — это очень круто. Ну и девочкам нравится…— Ли, проституцией ты заработаешь гораздо, гораздо больше, — возражает Ротен и срывается на смех. — Подумай, возможно, это твое истинное призвание?Ли пихает Ротена в ребра.— А твое призвание — играть в ужастиках без грима! — возмущенно парирует он.— Не, я буду поступать на физмат…Макс снова становится беспечным и веселым, встает, сдувает челку со лба и громко произносит:— Так, достали! Философы хреновы. Врачи… Физики… А я вот хочу покататься на Феррари! Хоть один раз в жизни покататься на гребаном Феррари!Мы не расходимся до темноты: спорим, прикалываемся и смеемся как больные.…Эти летние сумерки наполнены тенями чудес, сказок и детских снов. А еще — гулом уходящих вдаль поездов, шорохом трав, запахом цветов и гари… надеждами, мечтами и верой.Рядом со мной новые, но настоящие друзья.Рядом со мной тот, кто дал мне все это.***Дома я мечусь в своей кровати, заворачиваю в узлы одеяло, терзаю подушку. Приказываю себе держать глаза закрытыми, и постоянный контроль над прикрытыми веками сводит меня с ума. Мне снится большой дом, сводчатые окна в пустой гостиной, больничные палаты, лестницы, крюки, растерзанные тела…До тех пор пока кто-то теплый не ложится со мной рядом.***