- Поэтому считается, что покойник находится в доме до сорока
дней?
- Может, меньше, может, больше. Все зависит от конкретной
ситуации. Считается, что тяжелее всего уходить тем, о ком сильно
плачут и страдают.
- Так что, не плакать, что ли? А если это любимый ребенок,
любимая жена или муж? Как можно вообще не страдать?
- Я не говорю, что не надо. Разумеется, живым тяжело. Но,
наверное, и мертвым тяжело, если по ним слишком грустят. Это их
мучает, и они не могут уйти. Болтаются между мирами, а их не
отпускают.
- А как понять, что умершему плохо, и ты держишь его?
- Вот для этого и используется мост между навью и живыми. Они
приходят во сне, чтобы поговорить, пожаловаться и попрощаться.
Такие сны обычно очень живые, они запоминаются навсегда.
Повисло молчание.
- А ты знаешь, - сказал Глеб через некоторое время, - ты права.
У меня тоже были такие сны.
- Да?
- Ага. И я их до сих пор отчетливо помню: их настроение, лица
близких, о чем говорили, даже краски и погоду.
- А кто тебе снился?
- Сначала мне приснился дед. Он был очень больным. Участвовал в
войне, был ранен осколком, сильно болел и рано умер. Сердце.
- Сочувствую.
- Дурацкая смерть. Ты помнишь начало девяностых? Когда продукты
пропали, все по карточкам, огромные очереди, ничего нет. Вот и он
тоже стоял в такой очереди, не помню за чем, писали списки
какие-то, отмечались. А тут пришли другие, со своими списками. Дед
крайне нетерпелив был к несправедливости, стал кричать, порвал эти
левые списки, перенервничал. Тут же в толпе инфаркт. Мгновенная
смерть.
Саша сочувственно смотрела на Глеба. Он видел в темноте блеск ее
глаз. Помолчал немного, продолжил.
- Не могу сказать, чтобы я так уж сильно переживал его смерть.
Молод был еще да глуп. Это, повзрослев, мы начинаем иначе
относиться к смерти близких, по-другому ее чувствовать и больше
страдать. А пока мы молоды, так это не чувствуется. Вот и
его смерть я перенес относительно легко. Только иногда вспоминал
его. А потом, на войне, я вдруг стал часто о нем думать. Конечно, и
война другая и все другое, но все же… Стал жалеть, что мало его
спрашивал о той войне, о том, как он пережил ее. Вообще стал жалеть
о многом, - Глеб поворочался, устраиваясь на раскладушке
по-другому, вытянул ноги и продолжил, - Может, я просто повзрослел.
А потом он приснился мне. Как будто я бегу по весенней солнечной
улице. Небо голубое, зелень вокруг. Стоит такая погода, что просто
блеск. И вдруг он мне навстречу попадается. Страшно обрадовался,
кричу ему: «Дед! Дед!» А он поворачивается ко мне. Лицо такое
светлое, чуть ли не молодое, в глазах радость жизни, весь такой
торопится куда-то. «Привет, Глебка! - говорит, - Как жизнь? Все
хорошо?» А я стою, и в горле ком слез, понимаю, что я, оказывается,
так скучал по нему, что просто слов нет. А что сказать, и не знаю.
Стою перед ним дурак дураком. Повторяю: «Дед! Дед!» Он, видимо, все
понял, улыбнулся мне так светло, так радостно, по плечу потрепал.
«Ладно, Глебка, не горюй, все перемелется. А мне пора, ждут меня.
Все, давай, спешу я». И тут же побежал по улице, куда-то скрылся в
толпе. А я стою и сдвинуться не могу. И так мне остро его не
хватает, и обидно, что у него какие-то свои важные дела помимо меня
есть, и рад за него, что он весь такой прямо светится от счастья, -
Глеб снова замолчал, потом слегка прокашлялся, - Так ты не
поверишь, Саша, я потом долго его в толпе искал. Кажется, что вот
же он, такой похожий старичок, догоню, а это не он.