За четыре года Жюли из маленького худосочного ребёнка превратился в стройного юношу. Взгляд его красивых, выразительных глаз всегда был направлен вглубь себя. Даже когда он внимательно слушал собеседника, он всегда видел что-то своё, недоступное никому другому, даже учителю, которого он боготворил.
– Никола, друг мой, как я рад тебя видеть!
– И я рад тебя видеть! Редко видимся. Кто знает, когда снова удастся, да и удастся ли.
– Ты уезжаешь? – они сидели неподалёку друг от друга.
– Да решил приступить к своей прямой обязанности, каноничеству. Там у меня будет хорошая возможность дальше проводить научную работу.
Антонио согласно закивал головой. Оба помолчали. Каждый задумался о своём.
– Никола, сколько я тебя знаю, ты всегда хорошо ладил с собой. Нет ли у тебя сейчас разлада в душе? Доволен ли ты своей жизнью? Правильно ли проживаешь её?
Никола наклонился вперёд, взял руки Антонио в свои, посмотрел ему в глаза.
– Все мы, друг мой что-то ищем, для этого и дана жизнь. Искать и находить.
– Хорошо. Ты занят серьёзной наукой, ты даже где-то противопоставляешь себя обществу, потому что хочешь изменить устои. И я верю, ты на правильном пути… Но, почему ты не захотел помочь Папе составить календарь? Почему ты отклонил его просьбу?
– С календарём и без меня справятся, – отмахнулся Никола.
– Только ли потому, Никола? – недоверчиво покачал головой Антонио.
– Не только, друг мой, ты всё верно понял. Нет у меня ни времени на это, ни другой жизни, чтобы сделать то, что должен сделать. И разлада у меня в душе нет, Антонио. Откуда? Если я думаю только об астрономии.
– А я думаю только о живописи, но мучаюсь. Твоя наука людям большую пользу сослужит, а моя что? Такие картины бедняк в доме не повесит. Нужны ли они кому-нибудь?
– Что с тобой, Антонио? Искусство – оно вечно! Твои полотна – это дар Божий. Где ещё ты видел такие? Микеланджело? Рафаэль? Да! Все хороши! Но твои, твои куда как прекраснее.
– Никола, что ты!? Я многому научился у них, живя в Риме, не греши, брат, не греши…
– Да, я знаю! Но тебе удалось соединить в своём искусстве флорентийскую и северную живопись. Сколько жизни это придало! Сколько глубины! Антонио! Твои пейзажи так и дышат свободой. А портреты? Эта строгость, реалистичность в написании… Да разве предложили бы тебе быть придворным живописцем Ватикана, не будь ты достоин этого? – Он встряхнул его за руки, – я не узнаю тебя… Ты устал. Поезжай в свои края, вдохни другого воздуха. Грешно, Антонио. Грешно тебе, имеющему такой дар Божий, жаловаться на жизнь. Это твоё предназначение – должен исполнить.