И в столе папанькином искал без пользы. Подозревал, что прячет он где-то от меня свой настоящий. «ТТ». В этом я несколько разбирался. С малых лет.
Потом мне это аукнулось. Слава Богу, очень и очень по касательной.
В тот день, уже засыпая, слышал тихий спор родителей:
– Вот и пригодилось, что не работаешь. Получится в этом от тебя польза, Катюша. Нежданная-негаданная.
– Не городи, ты, глупости-то. Чего это потащусь я с бухты-барахты?
– Знаю, что говорю. Иначе все, не дай Бог, сможем поехать. На Колыму. Только в разных вагонах.
Я ещё подумал тогда: «Колыма? Это Что? И где это? Далеко от сада нашего Таврического? А сеструха Ирка тоже поедет? Хорошо бы. Вдвоём-то веселее будет… Да и Вовчика можно взять бы…»
Я уже не сердился.
Ранняя весна была.
Мы ехали с маманькой в деревню Иваново. В новгородскую глухомань. К моей бабушке Поле. Я знал, что она там есть. Не видел её никогда. Точнее не помню. Она меня видела. Был я уже на своей Родине Новгородской. В младенчестве.
– У-у! Какой большой малец-то стал. – Встретила спокойно и добро меня бабушка. На счёт «большой» она сильно преувеличила. Размерами своими я никогда не отличался.
– Чего ж это ты сподобилась приехать-то, Катя? – это уж к матери моей.
– Да, вот. Его благодари. Внучка свово, – вдруг по-деревенски прямо заговорила одна из младших дочек бабки Пелагеи. И отвесила мне подзатыльник.
Приехали.
Чудо, какая побывка была у меня в деревне! Да и могло ли быть иначе?
Печь русская поразила меня на всю жизнь. И приковала меня к Родине моей непутёвой на всю жизнь. И опять я не вру. Ведь я же-здесь!
Хоть бабушка меня и предупреждала, а заблудился я на печи в первую же ночь. Куда ни ткнусь под утро – везде стенка. Орал дурным голосом.
Пока не сняла меня бабушка.
С той поры и по нынешние времена мнится мне, что чую я и Иванушку-дурачка и Илью Муромца.
Была в хозяйстве у бабушки коза Машка с двумя козлятами. Старательно бодала меня Машка при любом удобном случае. Не иначе, как предупреждала меня: девушка Маша не пойдёт за тебя, малец, ой, не будет твоей Маша! Так потом в жизни и вышло.
Бегая от шипящих гусей, наступил на маленького гусёнка. Снится бывает он мне до сих пор. Бабушка причитала, мне выговаривая:
– Ой, убью-убью, оголец, что наделал-то, окаянный!
Многие годы спустя, понял я. Это бабкино «убью-убью» – наше родовое, наследственное. Передалось «оно» мне, моей двоюродной сестре Верочке и брату Толику. А далее – надо будет поглядеть. Ежели доведётся.