Документы, да… Но если Наум говорит,
что бумаги добудет…
Два-три проданных холопа – считай,
отбили цену одного первоклассного Слепка…
– Сколько мы сможем провести живыми
через портал? – приняв решение, уже совсем другим тоном задал
Адамов вопрос старшему приказчику.
– Полдюжины – гарантированно, –
заявил тот.
– Протащи полную дюжину – и мы
спасены.
– Сделаю, что смогу, – склонил голову
Наум Елисеевич.
– Приступай, – велел Савва
Иосифович.
С улицы в сквер как раз ввалилась
шумная компания молодых аборигенов обоего пола. Судя по искрящимся
благородным серебром аурам, по меньшей мере пятеро из них были
одаренными – пусть сами они об этом пока и не подозревали. Как не
догадывались и о том, что последние мгновения их жалкого пребывания
в этом нелепом лишенном магии мире неудержимо истекают.
в которой я вспоминаю
былое,
а мне демонстрируют
магию
– Вот, Ваше сиятельство, извольте
взглянуть. Три холопа мужеского полу и две – девицы. Сплошь –
чухонцы подлого происхождения. Однако все как один – одаренные, ну
да о сем даже и упоминать-то излишне. Вы не смотрите, что сейчас
они квелые – первое время после наложения холопских печатей оно
завсегда так, да и на уровень маны сие не влияет…
Писклявый, подрагивающий от волнения
голос выдернул меня из забытья словно гнутый гвоздь клещами из
толстой доски – со скрипом и лязгом. Речь, без сомнения, была
русской, но слова звучали причудливо, будто бы с нарочитым
акцентом. Если сосредоточиться – то почти все понятно, но именно
попытка сконцентрироваться и вырубила мне сознание в прошлый раз.
Минуту назад? Вчера? В прошлой жизни?
В голове у меня гудело, как в
трансформаторной будке. Веки налились свинцом – без хорошего
домкрата нипочем не поднять. Губы пересохли и саднили. Машинально я
попытался их облизать – и только тут вспомнил, что языка-то у меня
больше и нет.
Потрясение, вызванное этой мыслью,
было таково, что глаза мои, миг назад категорически отказывавшиеся
приоткрываться, сами собой распахнулись во всю ширь.
Я полусидел-полулежал на лакированном
паркетном полу у стены, тяжело привалившись к ней сгорбленной
спиной – в каком-то просторном светлом помещении. Подробно
рассмотреть здешнюю обстановку, даже и приди мне паче чаяния в
голову такая мысль, с моего места было бы затруднительно: почти
весь обзор перекрывало высокое кожаное кресло, в котором со
скучающим видом восседал тучный мужчина лет пятидесяти в шитом
золотом темно-синем одеянии, который я про себя, не задумываясь,
обозвал мундиром.