Все утро перед рассветом рота
окапывалась, зарывалась в землю. Извилистый ход сообщения,
окаймляющий северо-восточные скаты высоты, соединил стрелковые
ячейки уже после восхода солнца. Тогда же подвезли завтрак – ну как
завтрак: тыловики где-то достали целую гору арбузов (хотя говорить
«где-то» все же неправильно, в окрестностях Сталинграда полей с
бахчей очень много). Арбузы выдали вместе с хлебом, чтобы было
сытнее, и натрудившиеся за ночь и утро бойцы с удовольствием грызли
пахучую, хрустящую сочную мякоть, здорово утоляющую жажду. Два
арбуза на четверых приговорили и мы – я, Оля, политрук Двуреченских
и Женя Степанов, вошедший в мой ближний круг на правах одновременно
и ординарца, и денщика, и телохранителя. А казачка, несмотря на
пережитый вчера ужас, категорически отказалась покидать меня, и
желанию жены я в итоге уступил – впрочем, тут не поймешь, где
безопаснее. В бой вступят все защищающие город части, сведенные в
боевую группу генерал-майора Фекленко, до недавнего времени бывшего
начальником Сталинградского автобронетанкового центра. И где как
закрутит, неизвестно, тут и помощник имеет весьма отрывочные
сведения о том, как будет проходить сражение – как он объяснил, в
данном случае у «ботов» противника, в чью программу заложены как
алгоритм излюбленных действий командования вермахта, так и их
основные тактические приемы, имеют определенную свободу выбора
действий. Во как! А тут Оля все же под каким-никаким, но присмотром
– если на то пошло, игровой клон возлюбленной вчера спас именно я.
Можно было конечно под каким-нибудь относительно легальным
предлогом отправить девушку в город (где, кстати, наконец-то
началась спешная эвакуация гражданского населения). Да только нет у
меня уверенности, что события массированного налета на Сталинград,
имевших быть место в реальной истории 23 августа, не повторяться
сегодня. Короче, Олька осталась со мной, в качестве ротного
санинструктора.
За трапезой историей своей жизни
поделился Ванька Двуреченских. Сам из нижнего Поволжья, будущий
«комиссар» родился в обычной крестьянской семье, хлебнувшей лиха и
в Гражданскую, когда на фронте сгинул где-то отец и дядя по
материнской линии, и с грянувшим в начале 20-х голоде, унесшим
жизни практически половины семьи, подобрав всех стариков. Ваня
уверен, что если бы мама, красивая молодая женщина, успела бы
родить до гибели отца не одного, а двух или трех детей, то сегодня
он с нами бы не сидел. Но Двуреченских повезло быть единственным
ребенком, рожденным от отца. Каких усилий его матери стоило
выходить в страшный голод полуторагодовалого младенца, это
отдельный сказ – но выходила ведь, несмотря ни на что! Позже она
вновь вышла замуж – за Григория, крепкого, справного мужика,
схоронившего в голод жену и младшенькую дочку, но вытащившего обоих
старших сыновей. Ваня всю жизнь называл этого сурового, скорого на
расправу, но по-своему справедливого мужика «батей», не питавшего к
пасынку особых родительских чувств, но и не загонявшего того под
лавку. В середине двадцатых мамка родила Григорию еще двух детей,
сестренок и Ивана, и его старших сводных братьев, что сделало
членов семьи пусть не полноценно родными, но все же связало всех их
кровным родством. До того от старшаков Ваньке доставалось
крепко…