– Одну? Вот тогда самая свара и начнется… – Это в Карманове здравый смысл проснулся – впрочем, ненадолго. – Переезжайте к нам, Алевтиночка! Мы и кубизм примем и выдюжим, и даже супрематизм! Вас мы лелеять и кохать будем…
– И звать коханой, – входя, прибавил и Слободинский. – Хотите быть коханой?..
Вовсе уж треп немилосердный пошел, и Базанов, захватив со стола молчавшего и только бледно улыбающегося Левина готовые материалы, вернулся в кабинетик свой. К декабрю решили на еженедельник перейти, знали газету и ждали уже, и надо поторапливаться было.
Скоро каблучки послышались – неторопливые, уверенные – и вошла Аля, без стука, чуть улыбаясь:
– Ну и команда же у вас!.. Я за неделю среди художников столько не смеюсь, как здесь, за полчасика каких-то. Иван Егорович, а я ведь пригласить вас пришла – всех, а сразу не сказала… И знаете, на кого? – Она села на кресло гостевое, кинула обессиленные будто руки на подлокотники, головку набок склонила. – Ох, сколько хлопот с этим было, дерганья…
– Знаю. На этого… на Шемякина. Вон информашка лежит, даем. А в другом номере – статью бы вашу, согласны?
– На все согласна, – утомленно усмехнулась она, следя за ним из-под полуприкрытых, тронутых природными, не подрисованными тенями век. – Открытие тринадцатого; но вы такой занятый, что даже подходить к вам…
– Что самому даже противно, Аля. Засухарел. Двойные роды: газеты и… – И замялся малость – говорить? Да почему нет, раз уж начал. И не помешает ей знать о том. – Жена собралась рожать, так что можете представить…
– О, нет! – Она передернула плечами, почти судорожно, подобралась в кресле. И спохватилась, видимо, извинительно и даже смущенно улыбнулась: – Не хочу представлять – пока, во всяком случае. Это ужасно… я не знаю, но это такое в жизни женщины… Вам, мужчинам, и не понять, и… Сочувствия не дождешься даже.
– Из сочувствия именно, – вздохнул он, – и не смогу я на открытии быть, не обессудьте. Как-нибудь загляну потом, выберу время. Да и Шемякин этот… такая уж знаменитость?
– Еще бы! Запад завоевать!..
– Сомневаюсь в завоеваньях этих. Свое бы лучше отстоял… ну, это я так, к разговору нашему, – и кивнул в сторону общей комнаты, – тому. Занудствую. Видел где-то в журнале: графическое нечто, геометрическое, мелкое такое – он?
– Вот уж не знаю, – рассмеялась она, откинулась опять в кресле – набок слегка, каким-то изломом, извивом темным на мерцающей серебряно-бежевой обивке его. Вот где живопись – этот темный, черный почти зигзаг, смуглость бледная лица, бездонные, крылом волос притененные глаза… – Наверное. И вы всех художников так… интерпретируете?