Я валяюсь еще долго, перекидываюсь сообщениями с подругами, делясь последними новостями. В ответ получаю:
«Ну и слава богу!» — пишет Дунька.
«Нечего тебе в этом борделе делать» — уже от Варьки.
«Если надумаешь продавать шмотки, то черное платье на бретельках я застолбила. Так и знай!» — это уже от Ули.
Наша дружба можно сказать длиною в жизнь. С садика вместе и до сих пор. Бабоньки мои единственные по-настоящему близкие мне люди. Только они могут в три часа ночи заставить меня купаться в фонтане, только с ними могу гоготать до коликов в животе, только с ними реветь от неразделенной любви в четырнадцать.
Некоторое время я еще наслаждаюсь виртуальным общением, бросаюсь беззлобными колкостями, смеюсь с глупых угроз, а еще договариваюсь прийти отведать Варькины пироги. Чудо, а не девица. За ее стряпню и душу отдать не жалко. Впрочем, один уже отдал и даже не жалеет.
Я бы так и пролежала целый день в кровати, если бы голод не сморил. Неохотно стаскиваю свое ленивое тело с кровати, накидываю домашний халат и спускаюсь по крученой лестнице в кухню. Приглушенные голоса, слышу, как только спускаюсь с лестницы. Поди, опять папенька переговоры устроил в кабинете. Я неподобающе одета для приема гостей, но настолько подавлена и голодна, что мне до фени кого в наш дом принесла нелегкая. Пусть, хоть съезд президентов!
Вхожу на кухню и подскакиваю от неожиданности, услышав скрипучий голос позади.
— Софья, дорогая! Ты что же босиком, свет моих очей? — подходит мой названный муж, кладет мерзкую сморщенную руку на плечо, проводит до локтя, касается спинки костяшками пальцев.
От его, казалось бы, невинных прикосновений мне дурно. Выворачиваюсь из-под его рук, поворачиваюсь и запахиваю сильней шелковый халат на груди, по которой он успевает пройтись сальным поблекшим взглядом.
— Здравствуйте! — напряженно бросаю, отступая на шаг назад, но это вызывает у него только улыбку.
Старый хрен играет со мной. Прячет жадную ухмылку за добродушной улыбкой простачка. Расстегивает пиджак, вываливая свое пузо наружу, что едва ли держится на пуговицах брендовой рубахи, и проводит рукой по блестящей лысине. Делает шаг ко мне, дотрагиваясь толстыми пальцами до волос, перебирает их.
— Что ж так официально, рыбонька моя?
Ему нравятся ласковые прозвища. Нравится заманивать жертву в свои сети. Любит представления и сам не срамиться быть их непосредственным участником. Но меня ему не провести. Своим каждым жестом и словом он демонстрирует превосходство надо мной, потому что знает — все уже решено за меня. И от этого я чувствую себя бабочкой, которой безжалостно оборвали крылья.